Александр Шорин - Литература ONLINE (сборник)

А он констатировал:

– Метода мне эта не нравится, и я ее не одобряю, но зато мне нравится результат. Ты в команде, парень!

Это была уже карьера!

Но настоящий его взлёт был много лет спустя, когда его, второго вратаря сборной России, выставили в матче против чемпионов мира.

Команда не справлялась. Бреши в обороне зияли, как дыры в старом кафтане. Удары сыпались как из рога изобилия. А вратарь вытворял чудеса: он брал мячи верхние и нижние, прямые и кручёные, берущиеся и те, что взять нельзя было даже теоретически. Он зарабатывал себе спортивное бессмертие.

А Марат в то время сидел на скамейке, неподалеку от тренера, и с его лба градом стекал пот, а пальцы намертво вцепились в колёса инвалидной коляски. Он молил только об одном: выдержать, дожить до конца этого матча, а потом послать всё к чертям собачьим. Блин, ну не подыхать же только из-за того, что братец решил на его горбу сделать себе славу великого вратаря!

Всё так, но матч этот болельщики потом будут вспоминать ещё долгие годы.

На моей коляске – лейбл с надписью «Свободное движение». Улыбающийся во весь рот человечек куда-то летит, вращая колеса. Только вот у меня свободное движение получается… не очень: двери у нас в квартире узкие, коляска в них пролазит еле-еле… А поэтому я почти всё время провожу в своей комнате.

Вообще-то живу я неплохо. У меня балкон, на который я умею выкатываться. Ещё совсем недавно с этого балкона был чудесный вид: большой двор, где всегда играли детишки, и за ним – вдалеке – кусочек леса. Но недавно всё изменилось: на месте двора сначала появилась стройка, а потом – бетонный угол нового многоэтажного дома. И тогда я попросил маму купить мне фотообои – во всю стену. Это ведь не компьютер, на обои у мамы денег хватит…

Когда мы наклеили их на стену, я сразу понял: это то, о чём я мечтал. Словно в моей комнатке появилось огромное окно, за которым лесная опушка и река с небольшим водопадом. Утро летнего дня. А у водопада, в задумчивой позе (ко мне спиной вполоборота), обхватив колени в длинном – до щиколоток – платье, сидит задумчивая девушка, наблюдая текущий поток. Я оказался даже в более выгодном положении, чем эта девушка: мог видеть не только поток, но и её. Один раз я даже тихонечко попытался окликнуть… Но она не услышала…

Потом я стал каждый день пытаться привлечь внимание этой девушки: сначала несмело, потом всё настойчивее – ведь ей там скучно одной. И мне одному тоже… Но она не отвечала, отчего я всегда очень расстраивался.

Гроб заказали самый простой – некрашеный: в семье никогда не было накоплений на чёрный день. Мать оплакивала сына, а соседки перешептывались: «Отмучился, горемычный».

В его комнате мать оставила всё по-прежнему: только вот коляска с весёлым лейблом «Свободное движение» стояла в углу как-то сиротливо.

Впрочем, нет. Было небольшое отличие. Мать его заметила не сразу, другие не заметили вовсе. А так как мать никогда и никому о своем открытии не рассказывала, то можно сказать, что совсем ничего и не изменилось.

А заметила она вот что: на берегу реки, у небольшого водопада, теперь сидели двое – задумчивая девушка в длинном – до щиколоток – платье, и юноша, обнимающий её за плечи. Они вместе смотрят на поток и даже со спины видно, что эти двое очень любят друг друга.

Иногда мать тихонечко заходит в комнату и смотрит на них. И ей кажется, что она даже чуть в более выгодном положении, чем они: потому что наблюдает не только поток, но и их.

1

Что-то подсказало Елене рожать не в Ленинграде, где она жила в общаге пединститута, а уехать к бабушке, которая жила под Череповцом в совсем небольшой деревушке. Бабка у неё, правда, была повитуха известная, но всё равно: видано ли, чтоб комсомолка рожать собралась к повитухе – пусть даже бабке родной, а не в советский роддом?

Как оказалось – не зря, не подвела её интуиция. Девочка у неё родилась не простая, а с маленькими серебряными крылышками.

– Вот чудо-то какое! – изумилась бабка её, Лизавета Петровна. – Сколь сотен ребятёнок я приняла, а такого отродясь не видала. Ангелочек, а не девочка! Агнессой назовём!

Елена, хоть и слабая после родов, характер показала. Сказала голосом хоть и тихим, но твёрдым:

– Сама назову. Наташкой она будет. А про крылышки не скажем никому.

Так дак так, бабка с этим не спорила. Только сказала:

– Агнесса, Ангелина или Наташка – не важно. Всё одно она ангел. Богом отмеченная.

А вот с этим и сама Елена не спорила. Комсомол комсомолом, а против фактов не попрёшь: крылышки-то вот они!

…Папа новоявленного ангелочка был тоже студентом ленинградского вуза, но только не педагогического, а киноинженерного. Звали его Гришей, и был он младше Елены на два года. О ребенке он и знать не знал, да наверно и не узнал бы, если б не эти чудные крылышки. Елена, которая дотоль собиралась ребенка воспитывать одна, неожиданно решила поставить папу в известность: у ангелочка должна быть полная семья, а в семье – порядок и довольство. Гриша был ошарашен, но в ЗАГС пошел: в те времена советские за обрюхаченную и брошенную девку могли не токмо из комсомола, но и из института погнать…

И… случилось чудо: в Грише проснулись дремавшие доселе отцовские чувства. Из оболтуса-меломана он превратился в советского инженера киноискусства, примерного мужа и отца. В дочке своей души не чаял, как и жена.

Жили они в славном городе Ленинграде и с Наташеньки разве что пылинки не сдували. А та была хохотушкой-веселушкой и отличницей. Люди ей всегда улыбались. И дети другие её любили. И кошки. И собаки. И даже звери дикие, которых она в зоопарке видела. И не знала она горя и печали до самого того дня, пока не исполнилось ей 17 годков…

2

Если б у Димы спросили кто он да откуда, он бы очень удивился. Не знал он этого, будто появился на белый свет сразу из ниоткуда, да, причем не ребёнком малым, а юношей.

Откуда он появился, мы тоже не знаем, знаем только, что это был очень странный юноша. Настолько странный, что об этом стоит рассказать особо. В стране, где официальной мечтой был коммунизм, он был единственным человеком (заметьте: именно он, а не генсек какой-нибудь и не номенклатура партийная), который действительно жил при этом самом коммунизме.

Как так? Попытаюсь объяснить.

Стоило Диме захотеть одёжку какую-нибудь – он шёл в ближайший магазин, и тут же перед ним появлялся не кто-нибудь, а сам директор этого магазина и вёл его на склады и одевал так, будто к нему сын министра торговли пожаловал. Денег за это, естественно, не брал. В ресторанах – обслуживание по первому разряду. В любом доме, в любой квартире хозяева были готовы принять его как самого любимого гостя. И даже более того: уйти из этой квартиры по первому его желанию – живи, сколько хочешь. Короче, каждому он казался другом, братом или каким другим очень близким и очень важным человеком… А если случалось ему взглянуть на девушку… Эх, ребята, мечта да и только: любая за ним на край света бы пошла – только глазком моргнуть. И он моргал, не сомневайтесь. И ночевал, где хотел, и пил-ел, и машину себе завёл, и… был уверен, что так оно и должно быть. Я ж говорю: очень-очень странный юноша.