Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь?

Высокий, очень высокий и выпуклый лоб. Брови вразлёт. Большие очки скрывают пол лица. Довольно толстые стёкла уменьшают, но не портят светло-карих глаз – добрых и холодных одновременно. Аделаида никогда раньше не встречала такого странного взгляда. Казалось, эти глаза не видят, а крутят, переворачивают и ощупывают предмет, внимательно изучают в подробностях, не упуская из виду ни одной детали. Потом ненужное равнодушно отбрасывают, нужное складывают в копилку и вытаскивают тогда, когда понадобится.

Так ты едешь со мной или нет? – он сел в машину и стал изнутри протирать лобовое стекло. – О! Я понял! Когда было совсем плохо, тебе было всё равно. Значит, стало лучше, раз у тебя появились мысли, надо ли принимать моё предложение. Стесняешься, что ли? Или чего-то боишься? Уж не меня ли? – и он впервые негромко засмеялся. – Не волнуйся, я – врач и мы едем в больницу. Я ж не кататься тебя приглашаю, правда?

В больницу я вообще не поеду! – Аделаиде на глаза навернули слёзы. Было почти не слышно, что она там бормочет. Она боролась с собой, боролась со своим желанием не только уехать с чудесным Голосом в больницу, она вообще еле сдерживалась, чтоб не повиснуть у него на шее, и не зарыдать во всю глотку, зарыться носом в его белый, пушистый шарф, а потом, путаясь и перебивая саму себя, рассказывать, рассказывать о всех своих злоключениях: о том, что она не понимает алгебру, а папа говорит, что у неё «матэматичская галава»; что Сёма всегда продаёт её всем, и маме тоже, даже наговаривает, когда нечего сказать, потому что ему нравится, как мама её ругает; что Алина Николаевна её даже в дом не пустила, когда мама послала её навещать, что сейчас плохо и болит живот… Аделаида боролась с собой, не в силах принять тяжёлое решение – поддаться уговорам Голоса и здравого смысла и ехать чуть ли не целый час вдвоём с незнакомым мужчиной в больницу, или, помня мамины уроки нравственности, ждать окончания комсомольского слёта, садиться снова в похожий на газовую камеру, где душили людей, «Лазик» и Но одно только мимолётное воспоминание об автобусе чуть не вызвало у неё новый приступ рвоты.

– Мне надоело тебя уговаривать! – Голос вышел из машины, обошёл её, открыл шире переднюю дверь и подтолкнул Аделаиду в спину.

«Ну и ладно! Всё равно!» – подумала Аделаида. Она легла на бок и поджала под себя колени. Ей показалось, что так болит меньше. Она устала от необходимости принимать решения, от целомудрия, от боли. Снова начинало знобить.

– Так тебя зовут Аделаида? Мне ваша завуч сказала, – несмотря на то, что она почти не соображала, Аделаида заметила, что Голос старался вести машину удивительно мягко, объезжая кочки и дырки в асфальте, потому что его «Жигулёнок» ни разу не подпрыгнул, тем самым не причинив ей ещё большие муки.

«Какой-то он странный, – думала она, – и такое чувство, что я его уже видела. Да, точно видела… эти очки… оправа, наверное, дорогая… белый шарф… в машине пахнет лимоном с ванилью и ка-а-а-апельку сигаретами… Видела, не видела… какая разница… лежи, блин, молча…»

– Так сильно болит? – Голос бросил беглый взгляд на Аделаиду. Ему, в отличие от неё, видно, было жарко. Он, не останавливаясь, стянул с себя пальто и шарф и бросил всё это на заднее сиденье.

– Тошнит!

– Ты же держишься за живот! У тебя месячные?

Аделаида чуть не открыла дверь, чтоб выпрыгнуть из машины на полном ходу.

«Ненормальный! Совсем дурак! Ну я вляпалась! Вот это позорище! Мама, моя собственная мама это слово вслух не может произнести, и мы между собой это называем „тра-ля-ля“, потому что это грязно и противно, а чужой мужик!.. Да как он смеет?! Ему самому не стыдно?!»

– Ты чего подскочила? Послушай, у меня в бардачке есть «Пенталгин» и «Баралгин». Он тебе снимет боль минут за десять-пятнадцать. Сама найди, а то тут дорога такая… Открой «бардачок»…

«Он – псих ненормальный! Разве я сказала, что у меня эти самые „месячные“?! Я не знаю, а он откуда знает?! Хотя, когда они у меня были в последний раз? В конце декабря, что ли, почти под Новый год? Тогда, может, и они».

– Я не знаю, что у меня… «Пенталгин» хорошо бы… – прошептала Аделаида.

– Как это «не знаю»?! – Голос оторвал взгляд от дороги и теперь в упор взглянул на неё. – Ты чего такая красная? Была бледная, теперь красная.

– «Не знаю» потому, что «они» приходят когда захотят. У меня были перед Новым годом… – Аделаиде было уже всё равно – говорить на «эту» тему, не говорить, чего уж там…

– Сегодня День Рождения Ленина! 22 апреля! Ты с ума сошла? Может ты… – Голос запнулся.

Она не поняла его настороженного взгляда:

– Не сошла. У меня всегда так – то через два месяца, то через три. Один раз пол года не было.

– Твоя мама об этом знает?

– Знает, наверное! Правда, я стараюсь ей никогда ничего не говорить!

– Почему?

Она не любит когда у меня «это». У неё выражение лица становится таким брезгливым, и такое ко мне отвращение, как если б я ей в тарелку с супом положила дохлую лягушку.

– С тобой не соскучишься! Вот мы и заговорили как нормальные люди. Бери «Баралгин», или что ты там выбрала, открытая бутылка нарзана с твоей стороны стоит.

Минут десять они ехали молча. Всё прошло. Как будто кто-то неведомый смилостивился и снял со всего тела железные, смертельно давившие тиски. Можно было даже возвращаться обратно.

– Тебе не холодно? – Голос, принявший совершенно ясные очертания, продолжал оставаться Голосом. Он успокаивал, завораживал, почти гипнотизировал. Он был похож на чёрный, переливающийся серебром бархат, или очень дорогой мех.

– Теперь, когда глотаю, горло щиплет.

– Ты, наверное, простыла. Возьми шарф на заднем сиденье. Я специально оставил окно открытым, чтоб тебе в лицо дуло. Сейчас закручу… шарф на шею намотай, тебе сказал!

– Да не надо ничего! Скоро ведь доедем!

– Тебе лень обернуться? Когда доедем, тогда снимешь, если захочешь.

Он, не обернувшись, нащупал на заднем сиденье то, что искал.

– На, прикручивай.

Аделаида взяла у него из рук белый вязаный шарф и закопалась в него по самые глаза. Шарф пах так странно, что у ней снова закружилась голова.

Она стала в него дышать, и по щекам поползла тёплая волна, а ворсинки стали сырыми.

Голос снова обернулся:

– Слушай! До чего тебе подходит мой шарф! Это мой любимый. Я его ношу со студенчества, – тут Голос, видно, вспомнив что-то приятное, замолчал и улыбнулся своим мыслям.

«Где я его могла видеть?! Где?! Где?! И не один раз! Мы встречались! Мне знаком и этот запах – смесь ванили с лимоном. Я видела и этот шарф. Эти светло-карие внимательные глаза за толстыми стёклами очков. И не раз слышала этот голос… Ласковый, насмешливый и серьёзный… Но где?! Он такой взрослый. Когда этот дядька был студентом – я ходила в детский сад! Не был же он воспитателем в нашем детском саду!»