Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга первая. Сказка будет жить долго

Следующая станция – площадь Ленина. Осторожно! Двери закрываются!

Интересно, эта тётя, которая сидит рядом с машинистом и объявляет остановки, куда ходит в туалет? Она же ни одну остановку не пропустила!

Ура! Приехали! Теперь надо подняться вверх по подъёму, мимо Дома Правительства, мимо гаража, свернуть направо и открыть высоченные, такие любимые и тяжёлые чугунные ворота во двор. И сегодня надо быстро заснуть. Ну, это понятно – чем быстрее засыпаешь, тем быстрее приходит завтра!

Однако на парад они не пошли. И гости не пришли. На этот раз заболела вовсе не Аделаида своей привычной ангиной. Деда заболел. Бабуля поставила стерилизатор со шприцем на газ. Шприц опять сгорел и лопнул, и в квартире долго воняло горелой тряпкой.

Что с дедой? – Аделаида с тревогой смотрит бабуле в лицо.

Ничего страшного! Давление поднялось! Ну и что? Первый раз, что ли? Гости теперь не придут. И чем его гости побеспокоят! Сердцем ему плохо! Я тут покупала-покупала, готовила-готовила… Спрашивается: для кого?! Ничего, я ему ещё припомню!

Аделаида никогда не видела бабулю такой сердитой. Она молча отошла, села, поджав под себя ноги, на широкий подоконник и стала смотреть в окно. Ей, конечно, было страшно обидно, что они никуда не пошли, что гости не придут, что стол они не будут накрывать. Когда бабуля накрывала стол, она поручала Аделаиде протирать сухие чистые вилки и ножи из ящика. Аделаида делала вид, что протирает, а сама делала вилками дырки в полотенце. Что такого случилось? Почему бабуля такая злая на деду и думает, что он притворяется?

Мимо их окон проходили разные люди, нарядные, причёсанные, шли и дети с флажками. Флажки она не любила. Вообще не понятно – как их нести? Поднимать вверх эту маленькую штучку, что ли, и трясти её? Да, прям! Вот если б ей дали понести настоящее большое красное знамя! Она бы его подняла как можно выше, и оно бы на ветру прыгало! Теперь вот ей сегодня ничего и не купят… И гулять они не пойдут, и машины в красном она не увидит, если только когда они после парада по их улице будут ехать обратно в гараж. Музыку громкую, от которой внутри всё марширует само по себе, не послушает, и голос такой красивый и торжественный, что-то объявляющий всё время – тоже. Да, ей обидно! Теперь они пойдут только на Первое мая. А это ещё так далеко! Но деда, скорее всего, не специально заболел!

Окно было очень низко, с белыми деревянными ставнями. С наружной стороны стояли выпуклые решётки, но всё равно улицу было хорошо видно. Некоторые люди уже возвращались с парада. Все люди вообще были разными и непохожими. Иногда вообще проходили немолодые женщины с покрытой чёрной занавеской головой и, несмотря на праздник, целиком во всём чёрном. У себя в городе Аделаида таких не замечала.

– Бабуля! – позвала она негромко через комнату. – Почему столько тётей ходит в чёрном? А дяди не ходят?

– Потому, что они в трауре! Это когда кто-то близкий умирает, женщины носят траур.

– Куда они его носят, на парад?

– Не на парад! Траур – это горе, и человек в такой одежде ходит всегда и везде.

– Так у мужчин никто не умирает? Умирают близкие только у женщин?

– Не говори глупости! У мужчин траур не видно.

– Почему?

– Потому, что они – мужчины!

– Только одни женщины всю жизнь одним цветом?! И им не разрешают его снять?

– Иногда всю жизнь! Они сами не хотят его снимать!

– ????

– Да отстань ты от меня, ради Бога! Сядь лучше, почитай что-нибудь!

Хорошо! – Аделаида сползла с подоконника, нашла в стопочке свою любимую книжку с большими картинками про щенка, который запутался в бинтах, и про мышей, которые прогрызли в сыре ходы, и забилась с ногами в угол дивана. Только читать почему-то не получалось, Разные посторонние и ненужные мысли лезли в голову:

«Как странно, – думала она, – что значит „умер близкий“? „Близкий“ – значит сосед, то есть тот, кто близко живёт!» – Ей вдруг представилось, что Кощейка должна умереть. «Гроб, наверное, будет маленький, – думала она, – Кощейка же меньше меня ростом… Соберутся все соседи, включат грустную музыку, и женщины наденут на себя всё чёрное, прикроют голову занавеской и будут плакать. И я надену чёрную одежду и буду плакать больше всех, потому, что она – моя близкая. Ничейного того щенка придётся взять к себе, наверное… А вдруг папа не разрешит? Да, скорее всего – не разрешит… Тогда, может, попросить бабулю? Она собак любит… Может, попросить вообще, чтоб она взяла меня к себе? Кощейки уже не будет. Шить куклам мне будет не с кем. Кощейка, конечно, может быть, потом придёт, но тогда уже она будет взрослая и с ней будет неинтересно. Или не придёт? Зинаида Николаевна в детском садике говорила, что мёртвых черви едят. Значит, они Кощейку и съедят. Больше играть будет не с кем. А я, – думала Аделаида, – никогда чёрную одежду не сниму, потому, что Кощейка – моя самая близкая хорошая подруга. Вот если умрёт Ленка Кусова, я даже обрадуюсь. Она противная и злая! И живёт она вообще в другой стороне от моего дома. Какая же она мне близкая?»

Тут она представила себе, как хоронят Ленку Кусову, вся школа идёт за гробом, все плачут, только она не плачет и за гробом вообще не идёт…

Аделаида! Ты что, спишь, что ли? – Бабуля стояла над ней, держа клетчатый плед. – Спишь, так накройся!

Деда всё продолжал болеть. На работу он не ходил. Здесь это называлось «на бюллетени», а дома в Городе – «на больничном». Только мама знала слово «бюллетень». Два раза вызывали врача. Приходил дядька, который всё слушал сердце. Он сперва сказал, что надо деду в больницу, чтоб снять «кардиограмму», но деда в больницу не пошёл. Тогда ему прописали уколы на дому. Ему запретили курить. Он страшно ругался с бабулей, и Аделаида видела сама, как он таскал папиросы из деревянного настольного портсигара с птичкой. Птичку надо было наклонить носиком к столу, внизу была маленькая бочечка с папиросами. Она открывалась, у птички в клюве застревала папироса. Деда, как Зинаида Николаевна в детском саду, курил в форточку и думал, что им с бабулей не воняет.

Каникулы заканчивались, Аделаиде скоро пора домой, а ни в зоопарк, ни в Муштайнд они с дедом так и не сходили.

«Да, ладно, зоопарк, – успокаивала себя Аделаида, – всё равно, наверное, уже холодно и та громадная клетка с попугаями пустая. Их, наверное, заперли в какую-нибудь тёплую комнату и кормят. Можно было бы, конечно, навестить слона. Его зовут Марко. Каждый раз перед походом в зоопарк деда покупает для слона карамели-„подушечки“, или „Раковые шейки“ и потом через решётку закидывает ему прямо в рот. Точнее – деда ему бросает, а слон ртом их ловит. Если они оба промахиваются, то у Марко на хоботе есть такой маленький пальчик, которым он находит конфетку на земле и подбирает её. Рот у слона большой, розовый, с остреньким языком…» Аделаиде конфеты совсем не жалко. Она такие не ест. Ей нравятся шоколадные. Только вот как он таким большим ртом чувствует вкус такой маленькой конфетки? Ему, скорее всего, надо целый кулёчек сразу засыпать! Так кто ж её пустит к слону в клетку? Хотя, все говорят, что слоны добрые. Они детей любят…