Владимир Шапко - Парус (сборник)

…Лодка плавила круги на самой середине озера: до берега – страшно подумать, не то что посмотреть. Юра цуциком трясся на осклизлом носу лодки. Был он обвязан по животу верёвкой. Пашка сзади держал верёвку – страховал. Ляма и Махра вцепились в борта лодки, ждали. Что будет.

В который раз уж Юра поинтересовался, как тут с глубиной, достаточная ли. Его успокоили: в самый раз.

– Этто ххоррошоо, когда глуббокоо, – дрожала лодка. – Только, может, где помельче сначала, а? Рреббятааа? – Юра поворачивается и моляще ловит глаза друзей. Махра и Ляма уводят глаза – не даются.

– Тебя что, столкнуть? – глянул из-под бровей Пашка.

– Нет! – взвизгнул Юра. – Я сам!

– Ну так давай! – Пашка озабоченным боцманом заперебирал верёвку: Юры тут всякие на судне, время только отнимают!

Судорожно Юра вдохнул, выдохнул и – а-ааахх! – прыгнул.

А прыгнул-то… и не «солдатиком» даже, а тёткой какой-то растаращенной бултыхнулся – брызги на всё озеро. Утки в стороны кинулись. Да в лодке все брезгливо сморщились.

А где Юра? Нет Юры! Кирпичом ушёл. Только пузырики наверх карабкаются да Пашка лихорадочно верёвку стравливает. Чтоб, значит, утопление свободное обеспечить Юре.

Ляма кинулся к верёвке, потянул. Пашка хладнокровно саданул его локтем. «Не мешай! Вынырнет!» И застыл: пузыри изучает. Верёвки ещё много в руках, да и конец её вон к цепи привязан, так что, если Юра даже надумает пойти по дну на ту сторону – хватит верёвки. Всё предусмотрено. Без паники. Вынырнет.

И точно: с мелкими пузыриками огромным пузырищем вылупился очумелый Юра и лопнул криком:

– Ребя… я… помог… – и снова спокойно ушёл под воду. Тут уж не зевай! Пашка молниеносно заперебирал верёвку, выдернул из воды Юру – к лодке тащит. Махра и Ляма мечутся, суетятся, мешают. А Юра совсем очумел: рвётся с верёвки на простор, весь воздух, всё небо – до дна, до дна в себя! Руками грабастает, а всё уходит, мнётся, опоры нет! Грязное бьёт в лицо жидкими деревьями, берегами, лезет в нос, в глаза, рвёт грудь, голову, сердце…

– Ребя-я… тону-у!.. крха!.. тон… спаси…

Пашка неторопливо подтягивает Юру к лодке, и нет, дураку, совсем вытащить его или хотя бы на борт навесить – так давай его успокаивать, учить плавать давай: поддёрнет Юру как кутёнка и отпустит, поддёрнет и отпустит…

– Спокойно, Юра, спокойно. Ты на верёвке. Плыви…

Какой там! Юра молотится, хлебает воду, орёт. Вдруг дьявольски вывернулся, цапнул со спины верёвку, рванул – Пашка взмыл ногами выше головы – и в воду! Юра к нему – и как по лестнице наверх полез: к воздуху, к небу. Оба ушли под воду.

В лодке в ужасе уставились на пузыри. Будто таймень задёргал лодку. Ребята опомнились, схватили верёвку, с трудом вытянули тонущих на поверхность. А те бьются, молотятся, рвутся друг из друга. Спасатели бросили верёвку и рты разинули. Пашка и Юра опять ушли. Вдруг в стороне вынырнул Пашка. Один.

– Тяни! Тяни-и-и!! – захлопал по воде руками.

В лодке электрически задёргались, мгновенно подплавили безжизненного Юру. Махра ухватил его за узел на спине, с водой втащил в лодку. Пашка выпульнул на другой борт. Лодка болтается. Юра лежит на спине, бледный, глаза закрыты, рот разинут… Чего теперь?..

– Эй вы-ы! Ну-ка, чего вы там! А ну к берегу давай! – Возле самой воды прыгает на одной ноге, сапог сдирает водовоз Журавлёв. Кобыла с бочкой – на бугре. – А ну, живо! Пашка, кому говорю!

Ребята переглянулись и присели. Ляма заныл: «Чего теперь, Паха, а?» Пашка подхватил Юру под мышки. «Помогите!» Кинулся Махра, положили Юру на сиденье животом. Пашка начал толкать руками в спину, как тесто месить. Толчками полилась вода. Юра застонал. Быстро перевернули на спину. Юра открыл глаза.

– Паша, где я? Паша…

– Юра, живой! – сквозь слёзы рассмеялся Пашка. – Живой!

– Урра-а! Приказ! Живой! Урра-а! – забесновалось, запрыгало в лодке…

Приходили на Грязное и на другой день… И ещё несколько дней ходили. Через неделю Юра поплыл.

– Паша, плыву-у! – вопил он, крутя головой и поочерёдно вынося руки неуклюжими рогулинами на воду. – Плыву-у, Па-аша!

Пашка стоял в лодке, верёвку стравливал.

– А ты как думал? Упорство – одно слово. Теперь ты человек. А то ишь чего надумал – на бережку всю жизнь просидеть. Шалишь! Плыви-и!..

Вон уже апрель на дворе распахнулся во всю ширь поднебесную, открытие охоты не за горами, а дяди Васино ружьё до сих пор не пристреляно. Непорядок. В одно из воскресений пошли. За Грязное, на остров, к Ульгинским тальникам.

По улице шли не торопясь, основательно. Солидно шли. Пашка по пояс провалился в отцовские болотные сапоги, дядя Вася, наоборот, был как подстреленный – в маленьких, ниже колен, тёти Лизиных резиновых сапожках. И хотя снег в городке давно сошёл – лужи, грязь, припекает порядком, – оба в стёганых телогрейках, подпоясанных патронташами, как богатырской силой поддутые. У Пашки одностволка прямо в небо торчит, дядя Вася будто на коня взобрался – наискось горбатил двустволкою своей. Из-за левого уха. А по обе стороны от охотников, как и полагается в таких случаях, весело припрыгивали ребятишки. Они – как те жарки́-желторотики у городка на взгорье, что уже вылупились, и словно трепетливенько пищали на солнечном весеннем ветерке.

По льду через Грязное идти нельзя – лёд налился широкими закраинами, сизо промок и словно всплывал. Везде по нему кучи мусора, битого кирпича, золы. В грязных закраинах, как пацаны по первой, ледяной ещё воде, возбуждённо, радостно плескались домашние утки. Они истошно крякали, трепеща мокрыми худыми шеями. На противоположной стороне Грязного зябко ступили в закраину два голых тополя. По ним, почти у самой воды, поналипли лохматые грачиные гнёзда – будто весенним половодьем намытые кучки хвороста для костерков, самой весной для новой жизни заготовленные. А в костерках этих орут, колготятся грачи, вовсю новую жизнь разжигают.

Чавкая сапогами в льдистых вытайках, обогнули Грязное, прошли по-весеннему плешивый остров, просквозили сочными, в почках, тальниками, и выбрались, наконец, на берег Ульги.

А где Ульга-то? Вот тебе раз! Лёд только один, как бутовый камень, торосится в тесных берегах. Задавил, заживо похоронил Ульгу. Вот тебе и буйная, непокорная! Тут какая сила нужна поднять все эти на́воротни ледяные! Даже шевельнуть, стронуть их чуть – и то представить нельзя. Но всему, как говорят, своё время. Придёт и её – и покажет себя Ульга: как пушинки будет снимать она в половодье деревенские закопчённые баньки по своим берегам, как спичечные рассыпать на пути деревянные мосты и мостики! А пока где-то там, внизу, под ледяными громадами, копит силу, готовится. Возьмёт своё Ульга, возьмёт…

Пашка выбрал проталину посуше, достал из-за пазухи свёрток старых газет, аккуратно расстелил на земле. Ребятишки замерли вокруг, не шелохнутся. Пашка вынул из патронташа два патрона, прочитал какие-то хитрые надписи на пыжах, из заднего кармана брюк вытащил длинный химический карандаш, послюнил его и, присев на корточки, на верхней газете справа нанёс карандашом опять же какие-то хитрые циферки. Затем отделил один лист от общей стопки и деликатно, как чистую простыню, понёс к тальникам. Все ребятишки баранами за ним.