Александр Тавер - Эскизы (сборник)

– А если я не соглашусь?

– Это будет очень печально. Его душевный подъем пройдет зря. Если ты думаешь, что я буду молча наблюдать за этим… – очарование окончательно покинуло улыбку музы, оставив после себя лишь недобрый оскал. – Я могу вдохновить на разное. Он такой же, как все люди, в том смысле, что в душе у него достаточно дряни. Мне ничего не стоит дать этому проявиться, – муза помолчала, внимательно рассматривая пустую чашку, и продолжила, уже тише. – Одна упрямая девчонка цеплялась за него целый месяц. А уж что он вытворял… Самое обидное – пропал такой порыв… Не делай этого, ладно? Я знаю, ты упрямая. Но… – она перешла на сбивчивый умоляющий шёпот. – Прошу тебя, ведь тебе пока ещё всё равно. Вокруг полно хороших парней, а он такой один. Уходи. Пожалуйста!

Муза замолчала и воззрилась на неё с ожиданием. Мольба в этих нечеловеческих глазах выглядела так же дико, как и резкие смены тона – дружелюбие, угрозы, отчаяние. Будь она человеком, можно было бы заподозрить безумие.

Мария молчала, обдумывая ситуацию. Не то, чтобы ей было наплевать, но нынешнее увлечение, пожалуй, и впрямь не стоило того, чтобы проверять, на что способно это странное существо.

Время шло. Застывшее напротив прекрасное изваяние оставалось неподвижным. Лишь пламя в глубине не умеющих моргать лазурных глаз постепенно разгоралось. Гневом? Нетерпением?

– Хорошо, – решилась она. – Но я бы хотела иногда видеться с ним.

– Конечно! – просияла муза с явным облегчением. – Через пару месяцев – запросто. Но сегодня тебе лучше не… Ох…

Проследив за остановившимся взглядом собеседницы, она воззрилась на свою руку и осеклась. Между изящных пальчиков сочилась тёмная кашица кофейной гущи пополам с перемолотым в песок фарфором – всё что, осталось от чашки, которую она стиснула в кулаке во время напряженного ожидания.

– Это от волнения, – смущённо потупясь, пояснила она и замолчала.

– Э-это… Пустяки, бывает, – наконец выдавила Мария. – А что насчёт второй новости?

– Тебе посвятят невиданной красоты поэму. Теперь точно посвятят…

Оставшись одна, муза тщательно уничтожила следы раннего завтра

– Мой, – едва слышно прошептала она. – Снова мой и ничей больше.

Однако, постель согрелась уже достаточно. Пора было начинать. Она положила руку на плечо спящего, поцеловала его в лоб. Он улыбнулся и, не открывая глаз, попытался обнять её, но рука встретила пустоту. Там, где только что лежала муза, тихо опадало одеяло.

Поэт проснулся, ещё не зная о том, что сегодня он обречен создать шедевр.

Геракл хандрил. Он уже который день понуро плёлся вперёд, даже не интересуясь тем, куда ведёт дорога.

Не поднимая головы можно было смотреть на пару шагов вперёд. Достаточно, чтобы видеть, куда поставить усталую ногу в стоптанной сандалии. Если скосить глаза вправо или влево – редкая растительность и камни по обочинам. Вполне достаточно для человека, который устал от жизни. А если обернуться – можно увидеть ещё и цепочку следов в дорожной пыли, поверх всех других отпечатков ног и колёс, затоптанных, размытых ветром. Исчезающих.

Оборачивался он часто. Нет, за ним наверняка не гнались. Вряд ли найдутся желающие бессмысленно гибнуть. Да и кто сейчас станет всерьёз выполнять приказы царя Эврисфея? Нет, погони он не боялся. То было другое чувство, ярче, острее.

Там, несколько дней и тысяч шагов назад, он совершил то, что давно следовало. Он забрал обратно свою жизнь. То, что от неё осталось.

– Опять ты призвал меня, Эврисфей! Но молчи! Я не хочу даже знать, чего ты сейчас попросишь – звёзд с неба или пару ручных гекатонхейров, чтобы запрячь в твою золотую колесницу.

Молчи, царь! Долгие годы я выполнял твои приказы. Ты, робкий и слабый, решал, куда я пойду и что буду делать. Ты украл мою жизнь, Эврисфей, и потратил её на капризы!

С меня хватит! Я больше не выполню ни одного твоего приказа. Я забираю свою свободу, свою жизнь, обратно – и ухожу.

А ты – оставайся и жди беды и презрения. Ибо кто ты без Геракла, если не ничтожество? Кому ты страшен, если твоё слово не подкреплено моим делом?

– Стража! – взвизгнул, наконец, Эврисфей, проворно прячась за спинкой трона.

Враз побледневшие стражники неохотно потянули мечи из ножен и стали осторожно окружать бунтовщика.

– Ах ты, червь навозный! – возмутился Геракл, и в два прыжка достиг трона, бережно смахнув по пути нескольких телохранителей. – Не стерпел правды, людей на верную смерть послал. А сам-то волоса их не стоишь. Знай свое место!

Бросок вышел – загляденье. Случись дело на Играх, главный приз и овации были бы Гераклу обеспечены. Но, увы, метание царей в Игры не входит, и потому, когда Эврисфей по красивой дуге проследовал из окна в кучу навоза у конюшни и скрылся в ней по пояс, когда истошный вопль пресёкся жалким булькающим всхлипом и шлепком, наградой герою был лишь дружный хохот царедворцев и придушенный кашель стражников, давящихся не положенным при исполнении смехом.

Его не остановили и не преследовали. Трусливого и капризного Эврисфея не любили, но терпели из страха перед Гераклом. А сейчас… “…кто ты без Геракла?” Всем было интересно, как тот станет выкручиваться, когда выберется из навозной кучи.

Он не задержался чтобы посмотреть. Он шёл доживать то, что осталось от украденной жизни.

Гермес явился на пятый день.

– Ну, и как тебе нравятся люди?

– Отвратительно, – Геракл отхлебнул из меха неразбавленного кислого вина, поморщился и сплюнул. Закусывать не стал: хотелось поскорее напиться.

– Рассмотрел, значит, вблизи. Понял уже, что не по тебе компания? Что дальше?

– Напьюсь.

– Ты вчера напивался. И позавчера. Не помогло. Ты этак можешь весь остаток жизни…

– Зачем пришёл? – перебил его Геракл. – Говори прямо, – и снова потянулся за вином.

– Вернись к царю. Он готов тебя простить. Эк ты его: “Кто ты без Геракла?”… Понял он, всё понял… На твоих условиях. Просто вернись и предложи примириться. Ну, не с этими же тебе жить, – он кивнул в сторону деревни.

Ответом ему было бульканье: за всё время тирады и долго после неё Геракл так и не оторвался от меха, словно вознамерился прикончить его одним глотком. Красные струйки текли по бороде, безнадежно пачкая хитон, но героя такие мелочи не беспокоили. Гермес ждал. Он, казалось, нашёл себе не менее важное занятие. Носком сандалии он выворачивал из земли небольшие камешки и сгребал их в аккуратную кучку.

Геракл, оторвавшись, наконец, от вина, долго наблюдал за ним, после чего мрачно произнес: