Александр Тавер - Эскизы (сборник)

– Этот годится. Я останусь в нём, – продолжал голос.

Платон заговорил громче, срываясь на крик. Кажется, спрашивал о чем-то.

– Ты искупил своё кощунство. Мы квиты, – ответили ему. – Ступай, Герострат, Тартар заждался.

Тот, кто называл себя Платоном, обмяк, съёжился – и в следующее мгновение лишь груда тряпья напоминала о том, что здесь находился живой человек.

Андрей побежал.

– Глупо. От меня ещё никто не убегал, – улыбнулась Артемида.

Андрей собрал листы с четверостишиями в аккуратную стопку и хотел было протянуть ей для ознакомления, но запоздало сообразил, что всё это время она подглядывала через плечо. Встретившись взглядом с богиней, он обречённо вздохнул и бросил всю стопку в ведро. Бумага мгновенно вспыхнула.

– Слушай, почему именно я? – устало спросил Андрей. – Герострат – это можно понять, он расплачивался за поджог твоего храма. Но я-то? Я случайный зритель и ни в чём перед тобой не виноват.

– Быть виноватым не обязательно. Лишь бы человек был подходящий.

– Я – подходящий?

– Ты – единственный из живущих смертных, кто верит в моё существование.

– Но поэт из меня… Ты же сама сжигаешь всё, что я пишу!

– Да и из Герострата зодчий поначалу был не очень. Он строил, пока не получился настоящий храм, а ты будешь писать, пока все не почувствуют, как именно твоё сомнение перековалось в веру. То же самое должно произойти с каждым, кто прочтёт эти строки.

– Ах, вот ты о чём! Могла бы сразу сказать, что тебе нужно Священное Писание…

– Мне нужно… что?

– …и пророк.

– Какой ещё пророк?

– Сейчас, сейчас, – Андрей уже рылся на книжной полке. – В наше время этот процесс великолепно отлажен. У меня тут есть пара прекрасных образцов. Тебе понравится. Можно это будет в прозе?

“Деля с кем-то постель, ты непременно напрашиваешься на сомнительные процедуры, вроде лежания на крошках или соревнования по перетягиванию одеяла. Сегодня нас балуют разнообразием – тянут со стороны ног. Ну, сейчас я покажу этому… Этой… сутулой тётке в простыне…”

Мария тихо ахнула и села, машинально натянув одеяло на себя. Такие события надо приветствовать должным образом – с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами, ибо не всякий день видишь наяву то, что ранее являлось только во сне. Муза, как и обещала, явилась воочию.

Дождавшись, пока она проморгается, муза выразительно нахмурила брови и кивнула на постель справа: не разбуди, после чего тихо выскользнула из комнаты. Первый испуг быстро прошёл, оставив после себя лишь любопытство и то самое дивное ощущение, которое возникает, когда сознание прикрывает лавочку, отказываясь давать рациональную оценку происходящему. Мария осторожно выбралась из постели и проследовала за гостьей.

Муза не была сутулой. В коридоре она с явным наслаждением расправила крылья и легко воспарила, насколько позволял потолок. Плеснули края туники, той самой, что спросонья показалась простынёй, крыло легко коснулось щеки. Опускаясь на пол, она развернулась лицом к девушке, одарив её приветливой улыбкой.

Некоторое время обе молчали. Муза совершенно беззастенчиво рассматривала её, склонив голову к плечу. Мария не осталась в долгу и тоже добросовестно таращилась на утреннее видение.

– Ты очень красивая, – заявило видение, явно довольное осмотром.

– …кто бы говорил…

– Это хорошо, – продолжила муза, явным образом игнорируя её замечание. – Это просто великолепно! Он наверняка уже безумно влюбился, – и добавила со значением. – Пойдём на кухню. Я сварила кофе.

К кофе прилагался завтрак – омлет в виде сердечка, какой-то салатик с хитрым соусом и пара дымящихся тонких хлебцев с семечками.

– Очень интересно, – пробормотала Мария. – Вот уж не думала, что музы готовят завтраки.

В ответ муза, которая уже успела грациозно опуститься на стул и взять чашку, рассмеялась:

– Да что ты говоришь? Пять минут назад ты не верила в моё существование, а сейчас уже решаешь, что для меня естественно, а что нет. Ох уж эти стереотипы… Ну, что ты стоишь? Не отказывай мне в удовольствии угостить тебя завтраком.

Фыркнув в ответ, Мария заняла свободный стул. Она всё ещё не решила, как относиться к происходящему, но придраться было не к чему. При всей своей необычности, утренняя гостья вела себя вполне дружелюбно.

Расправляясь с салатиком, она продолжила изучать сидящее напротив существо. В том, что перед ней не человек, не было никаких сомнений. Даже если не обращать внимания на крылья – люди так не двигаются, не замирают надолго в нарочито картинной позе.

Казалось, перед ней статуя, которая время от времени ненадолго оживает, чтобы изобразить новое чувство и снова окаменеть. Ни единое движение музы не было простым: она не летала, а парила, не сидела, а восседала, не смотрела, а устремляла взор. А уж глаза её… У людей не бывает немигающих глаз цвета лазури, зрачки которых даже днем горят бешеным оранжевым светом. Пламя, готовое в любой момент вырваться с обратной стороны этого зеркала души, не сулило ничего хорошего.

– Что-то мне не верится, – заявила Мария, когда дело дошло до кофе, – что ты разбудила меня в такую рань с целью всего лишь угостить завтраком. Поболтать можно было и во сне, как раньше.

Муза снова улыбнулась. Ещё один красивый, тщательно выверенный жест. Она словно следовала некоему канону: чтобы произвести на собеседника хорошее впечатление, надо именно вот так поднять уголки губ, обнажить именно вот столько зубов и вот так склонить голову. Однако, за внешней приязнью улыбки отчётливо проступала нервозность. Не прекрасная статуя – натянутая серебряная струна, способная как породить небесной красоты мелодию, так и в любой момент лопнуть с противным визгом, запечатлевая рубец на руке музыканта.

– У меня для тебя две важные новости. Сообщи я их во сне – ты бы совершенно справедливо решила, что тебе всё приснилось.

– Хм, пожалуй, ты права…

– Во-первых, тебе пора уходить, девочка. Самое время, – заявила муза.

– Это ещё почему?

– Он уже без ума от любви, а тебе пока ещё всё равно, чем кончится эта интрижка. Нет, ты не кипятись, дослушай. Он поэт. Таким, как он, необходимы новые сильные чувства. Я очень благодарна тебе за то, что ты снова воспламенила его душу, но… – муза сделала эффектную паузу и изобразила светлую печаль. – Если вы продолжите, то ты полюбишь его, окружишь заботой и вниманием. Сделаешь счастливым.

– А что в этом плохого?

– Поэт, – провозгласила муза, – не должен быть счастлив или, хуже того, доволен. Что интересного может написать довольный поэт? Да ничего! Их святая обязанность – переживать и гореть чувством. А моё призвание – обеспечить ему такое состояние духа. И вот, я прошу тебя: уходи. Так лучше для всех. Я знаю, тебе сейчас не хочется на это соглашаться, но ещё пара дней – и будет больно, а я не хочу, чтобы ты страдала.