Лана Невская - История одной любви

Я не знаю, успокоили бы меня эти утешения или нет, если бы я уже не узнала их истинной причины, но сейчас это еще и еще раз бередит мои нервы. Ведь я успокоилась только внешне, а внутренне у меня происходит большая борьба. Я надеюсь, что выйду из этой борьбы победительницей, вернее – уже почти точно знаю, но еще мои раны зажили не вполне.

Не думай, что это притворство или красивые фразы, я не умею говорить их Я пишу и говорю только то, что подсказывает мне мое сердце и мой разум. Но даже между ними бывает иногда разлад, и вот теперь я чувствую, что они, уступая друг другу, начинают соглашаться. А их посредником, который заставляет их помириться, является мое чувство, моя любовь, которая перенесла испытания разлуки, а теперь на ее долю досталось еще большее испытание.

Скажу откровенно – я довольна собой. Я всегда имела представление об идеальной любви, я видела ее в своем изображении, но я не знала точно, так ли я сама люблю, как считаю нужным и правильным, смогу ли я пойти на лишения во имя ее, смогу ли я решить трудные вопросы, связанные с ней.

Теперь я смело могу сказать, что могу, и это доставляет мне счастье. И я буду окончательно счастлива, если узнаю, что ты понял меня и мои мечты, мои стремления не пропадут даром. Если все, о чем мы так много думали – исполнится. Хочется верить, что все это так и будет, только бы скорее прийти к этому концу, чтобы можно было облегченно вздохнуть и сказать: наконец-то!

Сегодня я последний раз прочла твое большое послание. Как и в первый раз, оно отрицательно отразилось на моем состоянии. Скажу откровенно, когда я рвала его, мне казалось, что я разрываю себя, так больно было мне. Если бы я знала точно, что оно никому никогда не Но как в том, так и в другом случае, могут сделать больно нам обоим.

А я не хочу этого, и поэтому, против своего желания, УНИЧТОЖАЮ ЕГО!

Ты можешь не беспокоиться, никто кроме меня не читал его, никто никогда не узнает, что ты там написал.

Боря! Я кончаю письмо. Но мне очень тяжело, я просто дрожу вся от волнения. Теперь мне как никогда необходимо твое присутствие, твое участие. Когда я говорю с тобой, то кажется, что ничего не изменилось. Но стоит мне положить трубку, как тяжесть опять наваливается на меня. Твои письма тоже облегчают мое состояние, поэтому постарайся писать как можно чаще.

Я ЗА ЭТИ ШЕСТЬ ДНЕЙ ИЗВЕЛАСЬ СОВСЕМ: похудела, побледнела, нервы развинтились окончательно, часто плачу без причины. Сколько еще времени понадобится мне, чтобы окончательно успокоиться? Не знаю. Найдешь средство разогнать все поскорее – скорее пройдет. Не найдешь – тогда мне придется самой успокаивать себя, что тогда может и затянуться.

До свидания, родной! Пиши, а еще лучше – приезжай сам. До скорого свидания.

Крепко целую и обнимаю. Всегда любящая тебя, только твоя –

Инка-кукла.

Учитывая, что новость или сообщение, которое папа сделал маме накануне годовщины их знакомства, была сенсационной, то и реакция мамы была адекватной: и волнение, и ожидание чего-то непоправимого, и слезы рекой, и отчаяние, и собирание себя обратно буквально по кусочкам, и возвращение веры в любовь и в любимого человека.

И я бы никогда так и не узнала ничего об этой истории и, читая эти письма, изводилась от невозможности получить хоть намек на происходящее тогда между родителями, если бы не, как всегда, – его величество СЛУЧАЙ!

А дело было так…

После смерти папы мы с мамой ходили по разным инстанциям и оформляли бесчисленные документы в связи с этим событием. После всех ДЭЗов, нотариальных контор и Регистрационных палат мы, наконец, добрались до военкомата, где надо было оформить пенсию и еще какие-то погребальные выплаты.

Нам выдали бланк солидной, пунктов на 25, анкеты, и мама села его заполнять, а я встала рядом и помогала ей, если у нее возникали какие-то вопросы.

Когда дошли до пункта: состоял ли умерший в других браках? – мама остановилась с занесенной ручкой и замерла.

– Мам! Ну, пиши «нет» и продолжим! – поторопила я ее.

– Оставь меня в покое! Я сама все заполню! – как-то сердито «отшила» она меня.

Я попыталась еще раз сдвинуть ее с этого пункта, но она смотрела на листок отсутствующим взглядом, словно решала: писать или не писать.

Вдруг она решительно написала «да» и стала заполнять следующие графы.

Я пребывала в полнейшем недоумении от этого «да», и не могла дождаться, когда мы разделаемся с этим злополучным документом и выйдем на улицу.

Наконец, мы сдали документы и направились к выходу. Я нетерпеливо открыла дверь, и прямо на пороге сказала:

– А теперь «колись», мамуля! Что это еще за «да» ты написала в анкете?

– Это тебя не касается! – хотела она отделаться от меня. Но мое любопытство было слишком велико, чтобы я так легко отстала от нее:

– Нет, мамуля! Так дело не пойдет! Папу уже не вернешь, и если что-то и было, то теперь этот факт стал уже достоянием истории! А я все-таки дочь, и имею право знать хоть некоторые семейные тайны!

– Это касается только нас с папой! – снова попыталась она отвязаться от меня. Но я была настроена решительно, и отступать не собиралась.

Мы пришли домой, пообедали, а потом я подсела к ней на диван и сказала:

– А вот теперь, мамочка, я тебя очень внимательно слушаю!

. – Да нечего особенно рассказывать, – вздохнув, сказала мама, видно вспоминая это событие. – Да и давно это было, еще до нашего знакомства.

– Тем более – теперь уже вполне можно снять гриф «Сов. Секретно» с этой информации.

Мама немного помолчала, словно перебирая в памяти все события тех далеких лет, потом опять глубоко вздохнула и буквально несколькими штрихами изложила ситуацию. Конечно, я тут же забросала ее вопросами, но она очень неохотно ответила мне, и кое-что мне пришлось как-то додумывать для себя, чтобы представить всю картину.

Что получилось из нашего совместного «творчества» я сейчас и расскажу.

Во время войны в г. Белебей (Башкирия), где жил папа, расквартировывали партию эвакуированных. К ним в дом поселили женщину с дочкой Евгенией Кучеровой, папиной ровесницей или чуть моложе. Они общались как приятели, но когда папа уезжал в военное училище в Киев, Женя сказала, что будет его ждать, а он, по простоте душевной, пообещал, что женится на ней после окончания училища.

Это были почти детские, несерьезные обещания с обеих сторон, не имеющие под собой никакого фундамента. Какое-то время они обменивались письмами, потом папа понял, что она ему совсем не интересна как человек, за эти годы они ни разу не виделись, повзрослели и стали совсем другими, нежели, когда были детьми. И мысль о женитьбе на ней вовсе не вдохновляла папу. Но он решил, что все это как-то само собой утрясется.