Игорь Воеводин - Повелитель монгольского ветра (сборник)

– Ты долго учился, монах, но немногое понял, – посуровел Чингисхан. – Вши безобидны, а твоя вера учит, что все живое нужно любить и нельзя убивать. Пойми, монах, монголы не моются потому, что в степи нет воды. Так было тысячу лет. Что будет с их духом, если я враз поменяю обычаи их тел?

Монах склонил голову в знак согласия.

– Небо примет и чистого, и грязного, – добавил хан. – Иди отдыхай, а я хочу поохотиться…

Чингисхан тронул коня. В его колчане торчали три стрелы – много стрел бывает у простых воинов, но не у правителей.

С гиканьем и свистом рассыпалась по степи конница, и впереди летел Священный Потрясатель Вселенной, и вилась по ветру за его плечами толстая, как сытая змея, черная коса.

Внезапно конь угодил копытом в нору суслика и рухнул.

– Учча! Учча! [35]– закричали нукеры из его личной охраны. – О небо! Нет!

Великий хан перелетел через голову коня и распластался на земле. От удара он перестал дышать и только смотрел в небо и силился понять, почему эти люди, столпившиеся кругом и что-то кричащие, застят ему синеву?!

– Скрыть… Скрыть от армии мою смерть, – прошептал он, когда воздух снова наполнил его легкие.

– А могилу… – добавил он уже в юрте, поманив писца, и прошептал ему на ухо: – Могилу – ото всех…

13 августа 2005 года, дельта Волги, территория современного Казахстана

…Тринадцать белых верблюдов шли, едва касаясь земли. Морда переднего смотрела чуть правее красного диска солнца, и погонщик с сожженным зноем лицом был недвижим и безучастен. Верблюды шли ровно, плавно, не оступаясь, лишь иногда, когда из-под самых копыт их выскальзывала птаха, погонщик размыкал полусомкнутые веки, и тогда на широкоскулом лице неожиданно вспыхивали синие глаза.

Он подносил к пересохшим потрескавшимся губам аяк, чашку с кумысом, наливая его из кожаного мешка. Перышки зеленого лука плавали в питье, и белые капли оставались на бороде.

Погонщик поднес руку, чтобы вытереть подбородок, и внезапно замер. Верблюд, почувствовав, как напрягся всадник, остановился, так и не опустив левую переднюю ногу.

Замерли и остальные.

Так и не поднеся руку к лицу, погонщик медленно повернул голову налево.

Большая черная змея, вставая на хвосте в метре от копыт животного, посмотрела ему прямо в глаза.

С минуту человек и змея, не мигая, смотрели друг на друга.

Потом гад опустился, словно сдулся, и скользнул прочь по песку.

На бархане извился след, и песчинки, осыпаясь, струились вниз во вмятины, оставленные гюрзой.

Человек утер бороду.

– Хойшдоо долгоомжтой бай [36], – спокойно произнес он, и верблюд послушно тронулся вперед.

Ветерок, тихий предвечерний ветерок заметал следы каравана.

Странно, но он не тронул серпантин, оставленный змеей…

Ит – большой лохматый степной пес, крутясь у ног переднего верблюда, заскулил – мол, виноват, просмотрел врага…

Погонщик молча показал ему ташур, и тот, обрадованный, что наказание тем и исчерпалось, ринулся вперед.

Солнце все клонилось и клонилось и никак не могло коснуться равнины. Караван забирал вправо, море оставалось позади.

В такт шагам качались головы всадников, и животные ступали размеренно и ровно.

А караван все забирал и забирал правее, и постепенно степь стала скрывать его: сначала до колена верблюдов, потом по пояс всадников, и вот наконец в сиреневом мареве вечера развеялись, растаяли, растворились их белые тюрбаны…

– Ты видел? Ты понял? – спросил Энгр Бек-хана, что жарил куски сочной молодой баранины над истомленными углями.

Огоньки в подслеповатых оконцах поселка дрожали, отражаясь в воде, и брехали поселковые псы – то отчаянно, злясь на свое бессилие, то трусливо, с подвывом, чувствуя безысходность.

– Что видел? Ты о чем? – недоуменно спросил Бек-хан, переворачивая шампуры. – Что понял?

– Караван, – тихо ответила Рита.

– Какой караван? – удивился Бек-хан.

– Значит, не видел, – обреченно произнесла женщина. – Это наша судьба, она прошла мимо…

– Слушайте, вы что, по очереди спятили? – рассердился Бек-хан. – Ты его сумасшедшим считала, а теперь и сама крышей поехала?!

– Это Черный барон, – спокойно и глядя мимо Бекхана произнес Энгр. – Монголы верят, что он тысячи лет блуждает по степи и что души тех, кто увидит его перед закатом, он может забрать с собой в ту, еще первую степь, где все равны и счастливы, где нет убийства ради пропитания, нет измены и где верблюд никогда не наступит на муравья.

Бек-хан растерянно переводил взгляд с Риты на Энгра и обратно. Забытый шашлык начал пригорать.

– Почему же я не видел? – спросил он.

– Значит, рано, – устало ответила Рита. – Займись-ка мясом…

14 августа 2005 года, Казахстан

В просторном бассейне бани в прохладной воде плескались и визжали девки. Они резвились беззаботно, окуная друг друга, но нет-нет да и поглядывали искоса туда, где в отдалении сидели мужчины и тихо беседовали.

– А, не хочу. – Мясник отмахнулся от стопки, налитой Фертом, и обратился к молча закусывавшему человеку с бритым черепом.

– Слушай, ботва какая… Ну хата у меня, сам знаешь, птичьего молока только нет, тачка – круче никто не видал, икру, братан, кажный день хаваю – обрыдло… А… Ну, короче, все, блин, имею, а чего-то вот нет… Во… Че за шняга такая, а, братан?

Граф, откинув баранью кость и утирая масленую рожу, спросил его, видя, что бритый не ответил:

– А телку свою скока чпокаешь?

– Ну, год, а че?

– Через плечо. Люди максимум раз в две недели меняют…

– Дурак ты, ваще… При чем тут баба-то? Я те говорю – икра, блин, надоела, как картошку, в натуре, хаваю… Ну че мне еще, а, братва? Все есть, а счастья в глаза не видал.

Бритый, аккуратно вытерев пальцы и подбородок салфеткой, внимательно глянул на Мясника. Взгляд его лишенных ресниц белесых глаз был пугающ и исполнен затаенного презрения.

– А может, Мясо, в тебе душа есть, а? Не думал?

– Какая, блин, на фиг душа, ты че, Алексей?! Я тебя, блин, конкретно спрашиваю: может, мне к доктору какому сходить, у вас там, в городе, профессоров навалом, на каждый прыщ по десять человек, кто из них такую бодягу мне вылечит, а? Я, блин, тебя как уважаемого человека спрашиваю, а ты мне – душа… Да я, в натуре, хоть косарь баксов отвалю, хоть пятеру, ваще, блин, жизнь не мила.

Гнус, ухмыляясь, поддержал разговор:

– А че? Граф верно говорит: икра надоела – селедку хавай. На водку глаза не смотрят – не попей недельку. В натуре, знаешь, как попрет!

– Может, мне еще на зону сходить?!

– А ты, Мясо, зону-то не топтал, пайку не хавал, нары не нюхал, вот и бесишься с жиру А я, блин, три ходки чалился, миской брился, я у хозяина на даче до всего жадный стал. Верно говорю: на месяцок тебя закроют, жирок скинешь, и вся дурь пройдет.