Игорь Воеводин - Повелитель монгольского ветра (сборник)

– Он расстрелян? – поднял Дзержинский глаза на помощника.

– Приговор будет приведен в исполнение через час, – сухо ответил тот.

– Ну что же, попытайтесь уговорить барона, – спокойно проговорил Дзержинский, и секретарь направился к выходу.

– Да, и вот еще что, – остановил его голос хозяина кабинета.

Секретарь повернулся и натолкнулся на взгляд Дзержинского – свет настольной лампы резал лоб чуть выше переносицы, и секретарю показалось, что на него смотрит змея, спокойно и презрительно.

– Не звоните никому. Не надо.

Помощник, почувствовав, как враз покрылась холодным и липким потом спина, торопливо закивал и вышел. Дзержинский остался один.

Внезапно ему стало душно, он почувствовал, как кровь бросилась в виски и сердце заколотилось как бешеное.

Он рванул ворот френча и попытался унять приступ, трясущейся рукой отправив в рот два зернышка валиума.

Постепенно нервы успокоились и давление вернулось к норме.

«Людей… – тоскливо думал председатель ЧК, меряя шагами кабинет, – нет людей, одно быдло, рыбья кровь… Или свиная, – внезапно пришло в голову ему. – Нет, не согласится, ни за что не согласится барон. Дворянин!»

Дзержинский остановился напротив зеркала.

– А ты? – спросило его отражение. – Ведь ты тоже им был…

15 сентября 1921 года, Новониколаевск, Россия

– Объявляется перерыв! – Председательствующий поднялся и скомандовал конвою: – Вывести подсудимого…

В зале загомонили и задымили махоркой. Унгерна вывели в маленькую комнатку для конвоя.

– Товарищи, подождите за дверью! – Прокурор Ярославский стремительно зашел вслед.

– Курите, барон, – протянул он коробку папирос «Баден-Баден», – наверное, давно от таких отвыкли?

Унгерн пожал плечами и взял папиросу. Ярославский ловко поднес спичку и затем прикурил сам.

– Роман Федорович, батенька, мы же с вами современные люди, – начал он, усевшись. – И я уполномочен сделать вам предложеньице… Гм. Предложение.

Унгерн не пошевелился, рассеянно глядя, как растворяются клубы сизого дыма в спертом воздухе помещения.

– Вот два постановления, – чуть поморщившись, продолжил прокурор. – Одно – расстрел. Второе – ваша подпись, и через пять минут вы красный командир, принимайте дивизию, корпус и – вперед! А, батенька?

Унгерн взглянул на Ярославского, и в его безжизненных глазах появилось что-то, похожее на любопытство. Так рассматривают насекомых.

– Знаете, господин хороший, – ответил он, – одного не пойму, зачем вам вся эта комедия с трибуналом? Я, например, столько времени тратить бы не стал, просто приказал бы вас повесить…

– Как же-с, как же-с, наслышаны… Итак, я понимаю, что на службу к нам вы не пойдете. Печально, но понятно – честь и всякая там мура. Тогда, барон, есть третье предложение… – И он уставился на Унгерна, не мигая. Тот молчал, и Ярославский понизил голос: – Видите ли, барон… Негоция [39]наша тайная, о золоте, барон, знаете только вы и я. Давайте договоримся? И расстанемся довольные друг другом, в ров же вместо вас сводят какого-нибудь бродягу…

Унгерн чуть отодвинулся и долго рассматривал комиссара. Лоб того блестел, и стеклышки очков запотели.

– Золото, господин хороший, приносит только несчастье, – медленно проговорил барон. – Запомните это навсегда…

15 сентября 1921 года, Новониколаевск, Россия

К клетке с Унгерном приблизился невысокий раскосый чекист в кожаной куртке.

– Эй, товарищ, ты куда? Кажи мандат… – преградил ему путь один из конвойных.

Чекист протянул бумагу, и солдат придирчиво повертел ее в пальцах.

– Печать, печать там е? – вытянул шею второй красноармеец.

– Ну, е.

– Тады свой, проходь, туварищ…

Невысокий вплотную подошел к клетке и тихо обронил:

– Здравствуй, брат…

– Здравствуй, – тихо ответил барон.

– Я сейчас тебя выведу якобы для допроса. Лошади у крыльца.

– Нет.

– Почему?!

Унгерн долго молчал и потом нехотя произнес:

– Потому что я сделал все что мог, и, значит, пророчество было не обо мне.

– Послушай, Роман… Пусть история идет своим чередом, но есть еще и твоя жизнь.

– Нет, Айдар. Время не пришло, сроки не исполнились. Никому на земле не нужно ничего, кроме золота. Не хочу.

– Роман, – простонал князь Бекханов. – Рома, время… Прошу, брат, послушайся меня…

Унгерн долго смотрит ему в глаза, потом отрицательно качает головой и протягивает через решетку изуродованный орден:

– На, возьми. Зубами изгрыз, чтобы им не достался.

Бекханов стиснул его руку.

– Встать, суд идет! – раздалось в зале.

Бекханов, вобрав голову в плечи, отвернулся и направился к выходу.

– Микола, а Микола! – зашептал, ухмыляясь, часовой, когда судья начал чтение приговора. – Слышь, Микола!

– Че?

– А у бабы твоей буфера здоровые?

– Пустой ты человек, Степка, совсем пустой, – покачал головой Микола. – Охаверник [40]ты и пустельга, не понимаешь важности момента!

16 сентября 1921 года, Новониколаевск, Россия

«Пинь-пинь… Тарарах… Тину!» – заливалась синица.

Среди сосен, по узкой тропинке, засыпанной рыжими иголками, идут несколько человек.

«Тук… Тук-тук! Тук-тук-тук! – очередями провожал их дятел. – Тук-тук!»

– Стой… – Чекист, главный в команде, осмотрелся. – Вот тут и нормальненько будет… А ну, становись к сосне!

Унгерн, с наслаждением вдыхая утренний воздух, встал спиной к дереву.

– Взвод… А ну цельсь!

– Простите, – внезапно проговорил барон и улыбнулся чисто и чуть застенчиво, – одну минуту…

– Ну, что там? Покурить, что ли?

– Нет. Видите ли, по воинским уставам, командовать расстрелом генерала имеет право лишь равный по званию. Вы в каком чине?

– Да это… Ни в каком, – растерянно пожал плечами чекист.

– Тогда, если позволите, может быть, я управлюсь сам?

– Да… Не знаю… Ну давай!

– Да вы не тушуйтесь, гражданин, – продолжая улыбаться, сказал барон, – я никому не расскажу…

– Взвод! – возвысил он голос через секунду, – слушай мою команду!

Солдаты вытянулись.

– Заряжай!

Клацнули затворы трехлинеек.

– Цельсь!

Солдаты вскинули винтовки. Стволы их чуть дрожали.

– Ф-фу! Ф-фу! – Отгонял, все отгонял губами муху один, мухортенький да суетливый. Перестал тараторить дятел, силясь разглядеть, что там происходит внизу. Мелькнул в ветвях беличий хвост, и замер на сосне муравей. Блеснула на солнце золототканая паутина, опутавшая ветви, и чуть склонился к ногам барона иссоп.

16 сентября 1921 года, о. Даго, Эстония

– Ich liebe Dich! – пела глубоким контральто женщина за клавикордами. – Ich liebe Dich!

Вдруг она остановилась, подняла голову и прислушалась.

– Роман! – забился под сводами замка ее крик. – Ромочка, сынок!