Фарид Нагим - Танжер

– ………………………………… – писклявым голосом сказал другой парень, и своим костылём осторожно поправил головешку в костре. – ………………… – помолчав, добавил он.

Все рассмеялись.

Он как будто говорил про костер, но я чувствовал, что это про меня. Я улыбнулся им и пожал плечами.

– …………………………………– сказал главный парень, показывая пультом то на телевизор, то на писклявого парня.

Все снова засмеялись. Писклявый в чем-то оправдывался, а другие его уличали, и смеялись, тем сильнее, чем больше парень оправдывался.

Потом Писклявый легко поднялся и без костылей пошел в темноту. Он дурашливо прихрамывал, и корчил жалобное, глупое лицо. Все снова засмеялись. Я понял, что он уже играет это для меня.

Я очнулся от громкого смеха. Кто-то тормошил меня. Темно. Главный парень отсоединил провода и куда-то понес видеомагнитофон и телевизор.

– …вай… ай, туда, братха, – со страшным акцентом говорил Писклявый, показывая куда-то.

Это была большая картонная коробка из-под холодильника, с полосатым матрасом и одеялом из мешковины. Внутри неожиданный, очень вкусный и жаркий запах семечек. Я закрыл глаза и вдруг вспомнил, как в детстве тетя Венера очищала во рту семечки и давала мне это вкусное сердечко изо рта в рот, как птенцу. Я чувствовал скользкое семечко, округлую мякоть ее больших полных губ, упругую силу и нежность самого кончика ее языка, ее удушливый запах.

Я, конечно, не мог понимать тогда, почему мне так нравилось все это, почему я обмирал, задыхался и просил еще и еще.

Стало совсем тихо, но во мне всё звучала эта пошлая и прекрасная индийская музыка.

Пригрелся в электричке и немного заснул, а когда открыл глаза и посмотрел на людей, на светлый день и мелькающие столбы, мне показалось, что сегодня воскресенье, что у меня все хорошо, что еду к Асель, и она ждет меня дома.

На Киевском вокзале купил в кафе жирную котлету по-киевски, чашку кофе со сливками и ел за столиком в углу. Так было вкусно, что глаза слезились. Смешно было бы, если б я сегодня ночью замерз.

На чердаке снова пересчитал деньги. Если работать каждый день и откладывать по пятьдесят тысяч, то через двадцать дней уже можно будет снять комнату или даже квартиру. Лишь бы не спиться.

Разделся до гола и лег. Голуби скребли жесть. Натянул Димкино одеяло на голову. Так мучило ощущение ненужности моего обнаженного тела. Напряженно вытянулся и повернулся на бок в пустоту стенки. Член мой выпрямился и с какой-то особой твердостью завис в пустоте. Поднял пятерню. Как я хочу положить ладонь на женскую грудь. Почувствовать зыбкую мягкость вокруг соска и как твердый сосок щекочется, и успокоиться уже – я держусь за верхушку земного шара. Меня не сбросит с него, и я не буду один.

Потом гладил свой зад, представляя, что это роскошная попа какой-то женщины, гладил ее пышные бедра, ее жесткие волосатые ноги, трогал ее мускулистую грудь. Там были еще другие взрослые женщины. Мы с этим взрослым мужчиной сильно целовались взасос, и я чувствовал его округлый стальной член в гуттаперчевой оболочке.

– …ченька, как же так?!

– А я что вам?! – осподи!

– Хоть господи хоть не господи…

– Господи, доченька, как же так-то, что пенсии нет?

– О, боже…

– Ведь мне же звонили насчет пенсии…

– Кто вам звонил, бабушка?!

Сделал это, не помню с кем. Но кончил только с Асель, как всегда, и заснул. Во сне меня кастрировали. Просто оттянули и отрезали без всяких приспособлений. Пугающе странно было, что теперь, без Асельки, могу идти сразу на все четыре стороны, а идти-то, оказалось, в итоге и некуда. Позвонил Гарнику.

– A-а… это ты… при-ивет… как дела? – голос у него был мёртвый, как будто я не живой. Я долго не говорил ему, откуда звоню, было приятно чувствовать расстояние.

– Я из Москвы звоню, Гарник, – я вернулся.

– Да ты что?!.. Ничего себе… да ты что! – голос ожил, будто я ожил для него. – Слушай, можешь мне для Билайна слоган придумать?

– Слоган… Я сейчас соображаю что-то плохо.

– Ну, ты звони, если что, – сказал он, что-то пережевывая. – Не пропадай, заезжай, если что.

Все горело, сжималось и мучило меня. Стал собираться. Надел черный костюм, в котором женился, легкие туфли с узкими, красиво закругленными носами, свой плащ. Я хотел, чтоб они видели, что у меня все хорошо, даже лучше, чем было, что я деловит и полон разных планов, что я успешен. И я так заспешил, будто опаздывал на важное свидание.

В троллейбусе и метро на меня смотрели девушки. Я тоже смотрел на них. Купил Ксении розу, купил бутылку красного вина, как будто у меня все хорошо и ничего не случилось. Доехал до них на холодном, неосвещенном 70 автобусе, все боялся пропустить остановку «Флотская». Перед их дверью у меня сразу изменилось лицо – странно, насколько я страдал в одиночестве, настолько я был весел и беспечен, когда встречался с кем-то, не выдавал своей боли.

Я обнял Ксению.

– Ну, привет, привет, – дружески хлопал ее по спине. – Привет, Аселька!

Женька сам встал в своей кроватке, держась ручками за перильца, и смотрел на меня. Я нагнулся к нему, он замер, соображая, а потом широко улыбнулся, словно защищаясь, на всякий случай.

– У-у, какой Анвар пафосный, Гарник, посмотри на него, какой он пафосный!

– Эй, бала, кала капай? – спросил он, не отрываясь от компьютера.

Когда он был маленький, их армянская семья какое-то время жила в казахском ауле, и он немного говорил по-казахски.

– Жаксы, жаксы махан кал. Рахмет сахан! – ответил я.

стрейнджерс ин де найт ту лавью ппплс и ай лав ю-ю-ю…

ла-ла-ла… ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… л а-ла-ла и ай лав ю-ю-у… стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

– С почты.

– Никто Вам не звонил… Вам может месяц назад звонили.

– Звонили, доченька.

– О, боже мой…

Доченька!

– Я Вам не доченька, достали уже!

Бог ты мой…

Хоть помирай ложись…

– Жок-жок, кирек имес, сахан рахмет!

Я решил, что ничего не буду рассказывать.

– А что мать ее?.. А Аселька?.. – все выспрашивала Ксения на кухне.

Я вдруг увидел на шкафу пластиковую игрушку, которую привез для Женьки, она так же лежала там, как я ее и положил два месяца назад.

– Они же всю жизнь прожили вдвоем, Ксения, – сказал я. – Ведь отец их бросил, когда Асельке было семь лет. С тех пор они только с матерью.

– У нее мать страшная женщина, скажу я тебе, я же ее тогда видела, так все запущено! Мы выпили.