Мария Ладова - Выше боли

Да, это дети конца 80-х годов – начала 90-х, как мы привыкли их называть. Упущенное поколение, поколение безвластия и беспредела… Но именно оно сейчас начинает вступать во взрослую жизнь, именно оно скоро будет управлять нами и решать в какой-то мере судьбу страны. Это не простые «дети», я могу позволить себе называть их так. Они резкие, агрессивные, смелые и очень сильные. Со своей философией, так не похожей на нашу…

Да, они ругаются матом, не все образованны, как мы привыкли, но у них есть качества, которые утеряны почти без следа в нашем поколении.

Дети начала 90-х… Их надо любить, постараться понять и просто им верить. Ведь они – это мы, пропитанные неспокойным временем, впитавшие вкус свободы и родившиеся во времена перемен… Без корней, условностей и перемирия…

Но только из хаоса рождается новое. И это поколение умеет жить достойно, оно сумеет и выдержит очень многое, сохранив себя и наш генотип как целое. А все остальное им и их детям нужно прививать заново и быть им примером, иначе зачем мы живём на этой земле?

И ещё. У них есть утерянное нами единство и своя, пока не слишком понятная нам, нравственность, а также – неожиданная чувствительность и чувственность, наряду с непримиримой жёсткостью и отрицанием. А самое главное – это поколение «своих» не бросает и идет на помощь ближнему.

Да, оно такое, какое есть, но, может быть, только оно сможет выстоять и выжить, когда этого потребуют обстоятельства. Только одному Господу известно, что у нас всех ещё впереди.

Наша же задача – помочь этим детям всем, что у нас есть, постараться понять их и принять современный мир.

Эта палата в хирургическом отделении клиники ВПХ, куда Пашу перевели сразу после реанимации, была особенной. Во-первых, она была самой большой, а во-вторых, пред– и послеоперационной для тяжёлых больных, где практически всегда, за редким исключением, находились «неходячие» и даже «несидячие» пациенты. За время нашего пребывания в 21 палате ее контингент поменялся пять-шесть раз. Нам с сыном пришлось наблюдать немало историй и узнать большое количество людей, а также их родственников.

Конечно же, это было поучительным, но и насмотрелись мы тоже всякого, хотя в то время тяжелее нашего случая не было, разве что несколько полегче: молодой парень, попавший под электричку, лечившийся уже второй и далеко не последний месяц, перенёсший несколько сложных операций и целенаправленно пытавшийся сохранить одну из своих ног…

Это была комната приблизительно 6 на 7 метров с очень высокими потолками, где стояли одиннадцать железных кроватей: по пять – у противоположных стен и одна – между двумя огромными окнами напротив входной двери.

Деревянные рамы окон были покрыты несколькими слоями краски, отчего внутренние рамы практически не закрывались, а форточка, единственная из функционировавших, привязывалась простой верёвочкой, потому что её весьма «древний» шпингалет не работал.

Между кроватями стояли такие же, деревянные и покрытые огромным количеством слоёв краски «доисторические», неустойчивые тумбочки, шириной не более 40 см, которые шатались, норовя упасть при многочисленных ежедневных выдвиганиях кровати с целью «переложить больного на каталку». Больше пространства, кроме этих 40 см с одной стороны кровати, у родственников каждого лежавшего здесь не было.

И если кто-нибудь из них, по острой необходимости, оставался дежурить на ночь у постели тяжелобольного, то спали на стуле, который стоял перед этой несчастной тумбочкой. Иногда удавалось поставить 2–3 стула вдоль кровати, чтобы прилечь. И считалось за счастье, если в палате на какое-то время, пусть даже на 2 часа, освобождалась кровать, на которой один из особо уставших ухаживающих мог просто лечь и вытянуть ноги…

Все это терпелось потому, что была причина – гениальные врачи клиники ВПХ, которые умело делали своё дело и на которых возлагались последние надежды всех больных. Считалось, что если человек попал сюда, то у него есть все шансы получить максимум от современной медицины и опыта людей в белых халатах. Лечения квалифицированней, чем здесь, найти у нас в стране на тот момент было практически невозможно, то же можно сказать о некоторых проводимых врачами клиники операциях, включая ещё и Европу.

Надо ли описывать, что спокойных ночей в палате № 21 практически не было: стоны, крики, чья-то бессонница со слушанием музыки в наушниках, звучавшей на «тишину» всей палаты, уколы, разговоры, чья-то тошнота, боль и вновь поступившие… Кроме того, из соседней палаты доносились ужасающе раздирающие крики и стоны женщины, выходившей из комы уже шестой месяц, к которым через некоторое время из-за их постоянства привыкали без исключения все. Мы находились в мужской палате, поэтому мне пришлось напрямую наблюдать несчастья этой половины человечества.

У местного медперсонала был термин для особых больных, получивших ко всем своим бедам ещё и сильную травму головы – «гуляет». Так вот, была одна особенность: эти «гуляющие не по своей воле» активизировались ночью, при том, что днём они вели себя достаточно спокойно. А когда приходило время всем спать, тогда и начиналось: кто шёл копать окопы и просил вызвать вертолёт, чтобы полететь домой, кто чинил разборки в своём офисе и безжалостно ругался или извинялся, а кто предлагал много денег и обещал спеть и станцевать, слёзно прося развязать его.

Дело в том, что больным, которых приходилось привязывать, категорически нельзя было вставать из-за полученных травм, чтобы избежать более худших последствий, например, паралича. И тех, за кем не присматривали родственники, привязывали за руки и за ноги к кровати обыкновенными косынками.

Контингент людей в палате был разным, но о двух видах травмированных хочется сказать особо. Обидно становилось за нормальных людей, которые просто переходили дорогу, идя по пешеходному переходу на работу или домой в совершенно трезвом виде, а позже оказывались здесь с увечьями. И я спешу заметить, наблюдая все эти печальные истории, что у Северной столицы России есть очень большая беда: беспорядок на дорогах города. Шальная езда водителей приносит много страданий петербуржцам-пешеходам. Вроде этого никто не видит, об этом не говорят особо, но это есть.

И тогда, находясь в Питере и видя несчастья, связанные с автомобилями, я переходила дорогу с максимальной осторожностью, по нескольку раз смотря в обе стороны и оценивая ситуацию ежесекундно, и, честно говоря, было страшно всегда; водители неслись с огромной скоростью и особой бесшабашностью.