Вячеслав Малежик - Снег идет 100 лет…

И это повторялось много раз, пока малышка не засыпала. С появлением Петровича в доме Грибанова наши посиделки, а мы их попробовали восстановить, превратились в музыкально-поэтические вечера, на которых «грибановке», пиву и ракам уделялось значительно меньшее внимание. Я к тому времени стал very important персоной, мой «административный ресурс» увеличился, и теперь я иногда брал своих друзей на какие-то рыбалки и шашлыки, на съемки и корпоративы.

Дома у Саши, судя по всему, наладилось, и его вторая «вторая половинка» сделала все, чтобы жизнь молодой семьи была беспроблемной. Но, к сожалению, революция, произошедшая в нашей стране, погребла под своими обломками не только «социалистический способ хозяйствования». Спорт, наука, культура задыхались в стремлении выжить. Рынок, который должен был стихийно «настроить» нашу страну на оптимальный режим жизни, в итоге утопил практически все, что составляло основы нашего прежнего существования. На поверхности плавали пена, мусор, пустые бутылки и пустые же идеи и много еще чего малоаппетитного. Наука была практически уничтожена, и Грибанов, подающий надежды руководитель проекта, ученый, на которого равняются… Короче, Саша сидел без работы, вернее, работа была, но денег никто не платил. Результаты своего труда продать «на рынке» было невозможно.

– Слава, что делать? Я в отчаянии… Денег нет, бессмысленно ходить на службу. Живем за счет Викиных родственников, которые что-то присылают из села.

И я, будучи на прямом эфире ростовского радио, рассказал одному из редакторов, определявших идеологию и пути развития радиостанции, о Грибанове. Рассказал о механическом пианино и рок-н-ролле, о Сашиных энциклопедических знаниях. И мы придумали, что Саша мог бы делать программу о рок-н-ролле, а еще о русских, которых мы потеряли. О русских, уехавших из страны и ставших заметным явлением в развитии цивилизации. Вспомнили Зворыкина, Сикорского, Стравинского и Шаляпина. И я получил «добро» на знакомство Саши с редактором радио. Грибанов оживился и сказал, что он подобных идей набросает тысячу. Придумали название: «Записки старого механического пианино».

Я в очередной раз улетел в Москву. В аэропорту меня провожали Грибанов и Ремесник. Было ощущение, что все срастется.

Однажды поздней осенью 97-го позвонил Грибанов.

– Слава, привет. Хочу тебе похвастаться. Я в «Шереметьево». Лечу в Монреаль.

– Что, пригласили за «Монреаль Канадиенс» клюшкой помахать?

– Да, нет… Лечу к отцу. Он плох и хочет меня видеть…

– А что, проблемы с документами были?

– Нет, все как по маслу… Правда, пришлось побегать чутка.

– А чего не звонил?

– Боялся сглазить. А сейчас уже можно, билеты и паспорт на руках.

– Ты один летишь?

– Пока один… Осмотрюсь, а там видно будет.

– А как Вика, Люба?

– Вика рада, что в нашем болоте что-то произошло.

– Волнуешься?

– А ты как думаешь? Конечно. Первый раз загранка, и сразу к отцу. Два в одном.

– Ну что, Саша, доброго пути тебе, – сказал я на прощанье Грибанову, услышал в трубке отбой и отключился.

Я прикинул: если в 41-м, когда родился Саша, его отцу было примерно двадцать пять лет, то в 97-м ему уже за восемьдесят. Если учесть уровень их медицины и хорошую экологию, то неудивительно, что я видел там у них очень крепких стариков. Как сказались на его здоровье война и плен? Вот вопрос. Вернется, расскажет… Как он сказал? «Осмотрюсь, а там видно будет». Дай бог тебе, Александр Григорьевич…

И через полтора месяца он вернулся… У меня были концерты в Краснодаре, и, оседлав свою старенькую «Волгу», Грибанов прикатил ко мне. Полночи после концерта Саша рассказывал об отце, о Канаде, о его жене, с которой он подружился, о своих сводных братьях, живущих на Западном побережье – у них там свой бизнес. Саша, не увлекавшийся никогда тряпками, был недорого, но модно прикинут, и ему доставлял явное удовольствие интерес, проявляемый мной к его одежде и к его рассказу. Он показал фотографию своего отца и отдельно и вместе с собой. Если бы еще на фото вмонтировать изображение его дядьки, то получилась бы фотография трех братьев – так они – два брата и Саша – были похожи.

– Ты что-то похудел, – сказал я, разглядывая изображение Саши на фотографии с отцом, – не кормили, что ли?

– Да ты что? Не знали, куда меня отвезти. Лучшие рестораны в окрестности Монреаля были наши.

– Ну и как? Папочка держит удар?

– В смысле выпивки? О, да.

– Водку пили?

– Да, больше вискарик.

– А ты ему не привез своей фирменной «грибановки»? Как-никак его именем зовется напиток!

– Нет, с собой я не брал. Но там смастерил, правда, ингредиенты не те, а так всем понравилась.

– Скажите, Саша, ну а что там с дефицитом рабочей силы? Есть ли нужда в специалистах высокой квалификации в области медицины? И как финансируется исследовательская деятельность государством?

– Ну что вам сказать, сэр? До конца в проблему я проникнуть не сумел. Но должен заметить, что Канада – это все-таки не США. А так вроде бы выглядит тип-топ. Но профсоюзы стоят на охране своих членов, и пробить их оборону сложно. Может, я трус и боюсь встревать в сражение, но, думаю, в моем возрасте начинать восхождение на пик «Канада» проблематично.

– Ну и слава богу. Нам без тебя будет худо. И потом, кто стране сыграет на механическом пианино? Мастеров-то осталось – по пальцам пересчитать.

– Да… Не готовлю я себе смену.

– Ну а что дома? – спросил я, меняя направление беседы.

– Дома порядок. Мне кажется, что наши половинки так срослись, превратившись в единое целое, что нас разъединить можно только автогеном.

– Главное, чтобы в критическую точку не тюкнуло, знаешь, как в бронированном стекле.

– Знаю-знаю… Вот ты, зануда, вечно ложку дегтя наготове держишь.

– Нет, Саша, просто боюсь такого безоблачного счастья, хотя рад за тебя безмерно.

– Знаешь, если честно, то мне не совсем была понятна ее реакция и на фотки, и на мои рассуждения «зацепиться за Канаду – не зацепиться». У меня проскочила мысль, что, соглашаясь со мной на словах, она не против бы поменять нашу жизнь.

– А у тебя как с языком? – спросил я.

– Ну для общения хватает. Ты же понимаешь: рок-н-ролльная юность. А так, телевизор не понимаю.

– А Вика?

– Да никак.

– Какие же бабы дуры… – молвил я.

– Ты это о ком, дружище?

– Да, о бабах, как об особой субстанции. Поменять жизнь… Что на что менять?

– Остается успокаивать себя, что на их фоне нам легче быть умными, – подвел итог нашей беседы Грибанов.

Не прошло и года, снова концерт в Ростове. Филармония, прекрасный звук, обещали аншлаг, и он был. Звоню Грибанову. Телефон долго не откликается, наконец трубку снимает Вика.