Татьяна Осипцова - Утка с яблоками (сборник)

Вот прадед с прабабкой вдвоем возле своего дома, можно разглядеть табличку под номером «83». Знать бы еще название улицы… Дверь распахнута, в холле на стене картина. На втором снимке они вместе с овчаркой позируют перед низким, на уровне тротуара, открытым окном. Интересная деталь, никогда раньше не замечала: у окна выставлены две пустые бутылки под молоко. Говорят, в Европе до сих пор такое практикуется. Вот последнее фото, в саду возле ухоженного фруктового деревца, приствольный круг выложен камнями. Похоже, снимки сделаны в один день, во всяком случае, одежда та же. На прадедушке костюм, пиджак расстегнут, жилет украшает массивная часовая цепочка с брелком, в руках шляпа. Прабабушка в пенсне и в атласном платье, судя по фасону примерно конца двадцатых годов. В это время деда уже не было в Австрии.

Дед мой родился в Вене, в конце позапрошлого века. Не знаю, где он учился, возможно, в консерватории? Во всяком случае, согласно семейному преданию, играл практически на всех музыкальных инструментах, писал на слух партитуры, сочинял собственную музыку и ко всему прочему был полиглотом. Мама уверяла, что ее отец знал двенадцать языков, и даже перечисляла их. Сейчас я, конечно, всех не помню, но там были европейские языки, славянские, и вроде бы даже китайский. В детстве это меня особенно поражало.

Вот самый ранний его снимок: лицо совсем юное – этих щек вряд ли касалась бритва. Умные красивые глаза, гордая посадка головы и форма. Военная форма Австрийской империи: кепи а-ля бравый солдат Швейк, причудливая гимнастерка, погоны без знаков различия, однако две звездочки на стоячем вороте и некое подобие аксельбантов с помпончиками. Интересно, какой это род войск?

Примерно в восемнадцать лет его призвали на войну, которую позже стали именовать империалистической, а еще позже – Первой мировой. Или он пошел добровольцем? Все может быть. Во всяком случае, эта фотография относится примерно к 1915 году. С ума сойти – без малого сто лет! Может, это последнее фото, сделанное в Австрии, и дед покинул ее буквально через день? Чтобы больше никогда не вернуться…

Когда я спрашивала у мамы, как дед оказался в нашей стране, она отвечала коротко и уверенно: попал в плен, а потом решил остаться в советской республике, потому что был беспартийным большевиком. Может, правда? В детстве я верила в это безоговорочно. Тогда мне казалось, что наша страна самая лучшая, наш строй самый справедливый, а капиталисты за рубежом «загнивают», и рано или поздно во всем мире поймут по какому пути надо идти и постепенно присоединятся к соцлагерю. Написала последнее слово и впервые ощутила его двойственный смысл. Я и сейчас не исключаю, что дед, как многие молодые интеллигенты начала двадцатого века, исповедовал идеи социализма. Но могло быть и иначе: попал в плен, а после освобождения просто не смог вернуться. В горниле революции и гражданской войны переплавлялись судьбы, многие оказывались не там, где хотели. Но дед не пропал, и в стране Советов он стал заниматься тем, что любил больше всего на свете – музыкой.

Вот он шагает на параде во главе оркестра. На голову выше всех – еще бы, больше двух метров ростом. А эта фотография с датой, единственная, 1923 год. Снимок сделан в ателье на фоне «художественного» задника – вычурных, увитых виноградом колонн. Дед в аккуратной буденовской гимнастерке и в неизменном своем пенсне. Нет, скорее всего, в очках. На мелком фото трудно разобрать. Зато отлично видны ноги в обмотках, или как называлось то, чем обвивали низ галифе… Еще одно фото, явно из ранних. Буденовская форма, но со знаками различия на шевронах и в петлицах. Деду уже присвоили какое-то звание? Ведь он руководил военными оркестрами – стал офицером?

А здесь он в центре небольшого духового оркестра. Головные уборы на музыкантах разные – от буденовок до кожаных фуражек и пилоток. А дед в смокинге, белой рубашке и галстуке. Чудно́!

На следующем фото что-то вроде импровизированного общежития. В зале наставлены кровати, на них сидят с десяток мужчин, позади – сцена за занавесом. Мой дедушка с баяном возле нее. Стены увешаны плакатами. Компьютер позволяет увеличить и рассмотреть лозунги – на украинском языке! Раньше бы сказали: широка страна моя родная. Теперь уж не скажут.

А вот духовой оркестр. Все в фуражках. Форма с кубарями. Тридцатые годы? Музыканты позируют перед сценой, впереди видны кое-как сколоченные лавки. И еще с оркестром. Прямо с концерта. Дед дирижирует, видны головы зрителей. А тут он с совсем юными музыкантами – курсантами какого-то военного училища.

На следующем фото состав уже джазовый. Кларнет, три саксофона, три трубы, два банджо, ударник и… баян. Мне кажется, не хватает контрабаса. Все музыканты в одинаковых белых брюках, рубашках, галстуках. Даже ботинки у всех белые. По центру – дед, со скрипкой. Мама рассказывала, он часто с ней дирижировал, как Штраус, его любимый композитор. Конечно, любимый, ведь место рождения деда – Вена.

Он любил легкую музыку. Легкую и красивую. Любил мюзик-холл, джаз. В конце двадцатых играл с Утесовым – тогда его оркестр назывался джаз-банда, это еще до «Веселых ребят». Бог знает, почему дед ушел от нашего первого отечественного джазмена, но в конце шестидесятых годов, когда уже пожилой, но все еще бесподобный Утесов давал концерты в Ленинграде, мама кинулась на сцену с цветами, сказала, что она дочка Виктора Фишера. Конечно, Леонид Осипович вспомнил гиганта-иностранца, который мог играть на любом инструменте. Во всяком случае, так мне рассказывала мама.

Фишер, Рыбак – по-нашему Рыбаков – едва ли не самая распространенная фамилия в немецко-говорящих странах. Думаю, одно время она была известна в узких музыкальных кругах Ленинграда. Или не только в узких? Ведь тогда не было телевидения и Интернета. Люди чаще ходили в театры, а дед какое-то время был музыкальным руководителем Ленинградского Малого драматического. Разворачиваю истлевшую на сгибах гастрольную афишу. Опять на украинском языке, отпечатано в Полтаве, тираж полторы тысячи, а года нет. Гастроли Ленинградского Малого драматического театра, три спектакля, дни недели и даты. Может, найти вечный календарь и попробовать вычислить?.. Ни одного известного названия, должно быть, что-то модернистское, тогда это было модно. Среди артистов несколько раз мелькает фамилия Книппер, но это не Ольга Леонардовна.

Как дед оказался в Ленинграде, в каком году? Он женился на моей бабушке не позже двадцать шестого. Что могло быть у них общего? Двухметровый музыкант и полиглот, и дочь белошвейки – маленькая, хрупкая, едва полутора метров ростом. Без образования – два класса и коридор, говорила моя мама, – не знавшая нот… Но искренне любившая музыку и имевшая абсолютный слух. В памяти отпечаталось: у нас в квартире появился первый инструмент, пианино, взятое напрокат. Бабушка садится и бойко играет одним пальцем по слуху, практически не ошибаясь, подбирает все подряд. Я так еще не умела, но меня это воодушевило, и я тоже начала подбирать. Играть по слуху стало получаться даже лучше, чем по нотам. Очень скоро бабушка умерла, я тогда только пошла в школу. Мне она помнится старенькой, горбатенькой, ростом уже ниже меня, первоклассницы, с провалившимся ртом и носом крючком, немного похожей на бабу-Ягу. Было ей всего шестьдесят два года.