Станислав Хабаров - Формула красоты

Где-то рядом со мною и всё-таки в стороне стучал теперь поезд международного сотрудничества. Громыхая на стыках, он двигался вперёд, и были в нём свои новые кондукторы, машинисты и пассажиры, а я сидел себе в комнате с видом на берёзовый лес и переживал, потому что нет для здорового мужчины горше проблемы, чем бездействие. Я привык уже к сцене международной арены, и её не сравнить с комнатушками бухгалтерии, а выступления перед интернациональной публикой со счётной чепухой. Силой воли я убеждал себя, что теперь важнее всего создать проект особой автономной платформы, бесшумной в смысле микрогравитации, способной действенно заменить «кузнечный цех» существующей космической станции. До этого времени на неё катастрофически не хватало, и я поступал, как демонический альтист Данилов, который, как двери в электричке, раздвигал обычное время, втискивая в него демоническое.

Теперь была некая пауза с возможностью оглядеться, взглянуть вокруг и даже, может быть, внутрь себя. Вокруг беспечно чирикали экономистки. Они здесь были – не от мира сего, залетевшими случайно. Их волновали разные разности, но щебетание их мне совсем не мешало, Я углубился в проблему по горло уже, а, может, и с головой.

В ходе проекта разные проблемы, выраставшие словно грибы после дождя, приходилось, не останавливаясь, с ходу рубить. Ничто не должно было тормозить движения. Теперь выходило наоборот – я как бы сам проблему выращивал. Меня занимала самостоятельность платформы. Но прежде чем убеждать окружающих, мне предстояло убедить себя самого.

А что по сути своей есть космическая станция? Станция, станция… носятся с ней, как дурень с писанной торбой. Нет, она прекрасна сама по себе, и в ней научились жить в космосе. А дальше что? Имеет её драгоценное существование практический смысл? И если мы собираемся уникальные материалы в невесомости создавать, то важен полётный уровень невесомости. А станция нынче точно кузнечный цех – масса механизмов, вентиляторов и у каждого свой эксцентриситет. Чего, например, стоят в этом отношении бортовые холодильники, каждый – ну, прямо твой зубодробильный агрегат.

Для дела нужна автономная парящая платформа без движущихся частей, гравитационно стабилизирующаяся, с системой терморегулирования тепловыми трубами, и обязательно без движущихся частей. Возможно такое? Возможно, однако не просто.

Платформа плавает себе возле станции и телеуправляется, как летающая игрушка, и только по делу «загрузить-разгрузить» стыкуется со станцией. Однако всё это на словах – мечты, а если практически – расчёты нужны, чтобы поначалу убедиться самому, а затем убедить других.

Но оказалось убеждал я только себя самого. Потуги мои были лишними, и шеф, мой отчёт подписывая, заметил, что теперь иные платформы нужны, как «Гамма» – астрономическая, что вот-вот должна уйти в полёт, и ей подобные. Словом, расчёты мои угодили в пустоту, легли на долгую полку. Время, видите ли, пришло иное – важнее клиентов катать. Не мудри, вози себе их на станцию и за прокат деньги бери. Кто теперь мы такие? Космические извозчики. И не создатели ныне определяют космические программы, а пользователи.

Последнее время снились мне неразрешимые сны, чудные задачи, которые, как не старайся, не можешь не только решить, а и сути их не понимаешь. Ночами я мучился их неразрешимостью, вставал разбитый, невыспавшийся и отправлялся на работу мучиться неразрешимостью наяву. Экономистки по-прежнему чирикали за спиной, но я их не слушал, увлечённый заботой, как бы завершить очередной, разбитый тревогой день и уходил раньше со службы, понимая чем это может вскоре для меня закончиться.

Куда я денусь, если службы лишусь? Деться мне некуда. Я как животное, пойманное и прирученное. Утеряны навыки, много времени прошло, забыты инстинкты, и мышцы, и не нервы – уже не те. И окажись я в лесу, без промедления буду съеден дикими зверьми, или ужаленный, укушенный под ближайшим кустом стану отдавать богу душу, ненужный, брошенный, на потеху всему.

Что может меня спасти? Может, красота? «Красота спасёт мир», повторяют теперь на каждом углу. А как практически? Клер далеко и превратилась в полузабытый миф. А красота скорее способна погубить: увлечь, завлечь, заморочить, бросив в людской пустыне без воды. Зачем выдумывать неразрешимые задания? Вот я искал формулу красоты во Франции, а она, может, здесь, под носом, только не на виду.

Опять-таки превращение гусеницы в бабочку. Из многоножки мерзкой, ползучей фантасмагория превращения в порхающее очарование. В мире дефицит очарования. Как подсказывает история, Новый Свет завоёвывался в поиске очарованных островов, островов женщин, а Бразил – значит в переводе – не что иное, как влекущая земля. И если в жизни твоей пока такой нет, её необходимо выдумать.

С некоторых пор я зову её Машкой. Так Юра сказал: «В гараже такие „машки“ бегают», и жизнь меня убедила, пока я мимоходом любовался ею. Их было несколько, выпускниц университета, молодых и симпатичных. У них всё было на месте и не было изюминки, которая сразу бросается в глаза. Тут действовал другой принцип, древний, когда что-то въедаясь в кровь, меняет её состав, делает желанным образ молодости.

Они были местными. Кое-кто из них вырос в тесноте, под гнётом узких домашних условий, другие в среде получше, но тоже в рамках маленького города, и вырвавшись на свободу они почувствовали, что наступило время их раскованности. Они должны были перебеситься и не с бойфрендом, как на западе, с целой сворой окружающих сверстников. Одни словно с цепи срывались и были готовы без устали утолять свою любовную жажду, другие замыкались в себе и берегли себя для будущего.

Увы, это была не Маша. В большой пустоватой комнате на подступах к машиному столу всегда сидело к ней несколько человек. Жаждущих. Со стороны выглядело, словно решив со всеми переспать, она устанавливала очередь. На дальних подступах к её столу сидели крайние, а близкие пили с ней чай с конфетами и вели разговор. Об остальном приходилось только догадываться. Казалось с виду нескончаемой светской беседой. Чай с конфетами и приглушенный разговор, блеск глаз. Но со временем она поняла неуместность подобной демонстрации, и была сама доброжелательность, предлагала посчитать (чтобы не забыть, что им вдалбливали), и я ей поручал нудные расчёты.

Хорошо бы жить дважды. Сначала начерно, и снова в той же жизни, не повторяя былых ошибок – набело. Сколько ловушек я бы обошёл. Ура, я начинаю новую жизнь. Заново. В жизни полезны отстранения. Они по сути своей – взгляд в зеркало, и время лечит. Отступало, что мучило и волновало, становилось отсохшей кожурой. Так сходит шкурка с линяющей стрекозы, а, может, со змеи. Она на время остаётся доступной. Моя блестящая международная деятельность разом закончилась, и я, ещё не взлетев, оглядывался по сторонам.