Давид Ланди - Биоген

Вдруг он с силой дергает меня за руку, и мои ноги чуть высвобождаются из западни. Он повторяет рывок и, заметив, что я теряю сознание, наращивает темп хаотичных движений. Но мои конечности очень медленно поддаются освобождению из песчаной ловушки. Он встает рядом со мной на дно и толкает мое тело вверх: раз… еще раз… еще… Наконец ноги освобождаются, и тело начинает взлетать. Опустив голову, я смотрю вниз и вижу на морском дне поглощенного илом ребенка. Он тянет ко мне плети своих беспомощных рук, и его глаза выражают мольбу, призыв о помощи. Вынырнув, я делаю вдох и тут же ныряю обратно. Первые движения даются мне легко, но вскоре коктейль могильного озера [279]встает между мной и подростком неприступной стеной. Чем глубже я опускаюсь, тем выше становится плотность воды. Я стараюсь преодолеть ее, но она борется, выпирает, выталкивает меня на поверхность, не позволяя погрузиться на необходимое расстояние. И каждый раз на глубине я вижу его – немого мальчика, тянущего ко мне свои тонкие руки. Вместе с движениями прибоя они колышутся, как пламя свечи, и тянутся, тянутся, тянутся вверх…

Я выныриваю на поверхность моря, набираю полные легкие воздуха и опять пытаюсь достигнуть дна. Периодичность моих ныряний учащается, сливаясь с барабанами сердца. Борьба продолжается, переходя в остервенение, и я начинаю задыхаться. В это мгновение гул нарастающих аплодисментов будит сознание эпилепсика [280], возвращая ему действительность в момент окончания музыкально-хореографического представления, и я вижу, что зал приветствует мое пробуждение аплодисментами, а я, избавленный от кошмара, сижу в кресле с благодарной улыбкой утопленника на бледном, как смерть, лице…

Как губка – мел со школьной доски, соленые волны Черного моря смыли ноэму [281]одесского театра в сознании ребенка одним прыжком.

Скопления воды на поверхности планеты, как бы они ни назывались: море, океан, река, озеро, пруд, ерик (главное, чтобы теплый), для Водолея – это всегда возможность психического, физиологического, этнического, религиозного и медицинского катарсиса.

Встреча с водой – это встреча резинки с каракулями прошлогоднего карандаша. Ррраз – и нет каракулей грусти, тоски и депрессии, в гардеробе различных процессов внутреннего мира высокоорганизованной материи средней интенсивности, образующей эмоциональный фон для протекающих психических курьезов в настроении ребенка, попавшего (ценой невероятных усилий) сначала на этот свет, а потом (ценой билета в один рубль пятьдесят копеек) на балет.

«Вот билет на балет, на тот свет билета нет», – спел в песне Игорь Корнелюк, испытав похожие впечатления от обладания пропуском в «оперу для глухих» [282], когда пришла пора доставать из кармана амбивалентный (по отношению к кондуктору) билет и обменивать его на кратковременную популярность.

Поэтому, немного поразмыслив над предложением мамы найти новое занятие, я смирился с ее настойчивостью, и на следующий день, после школы, меня отвели в балетную студию. Студия располагалась в здании Дома офицеров, находящегося на площади Ленина – вождя, изможденного величием (до неприличия) порабощенного им народа.

Торец здания выходил на улицу героической Тринадцатой гвардейской дивизии, и в нем располагался кинотеатр «Салют». Балетом мы занимались в холле. Два или три месяца преподавательница морочила мне голову растяжками и прыжками. Я освоил обе детали. На этом все и закончилось, потому что учить меня (как всегда) стало просто нечему. Хотя я-то как раз мог проинструктировать учителя, как правильно заряжать бутылки карбидом, чтобы не порезать во время выстрела рук и не лишиться зрения.

Мульт: А зачем учительнице балета стрелять из бутылок с карбидом?

Я: А зачем мальчику, стреляющему из бутылок с карбидом, изучать балет, если у него уже есть самострел и он готов защищать родину индейцев и идти в наступление?..

К большому разочарованию мамы, балет не сделал ее Дэйва серьезнее и не привил тяги к учебе. Я по-прежнему рисовал, рисовал, рисовал и разрисовывал рубашки товарищей, превращая их в пиратские полотна Пикассо, когда мне хотелось поиграть в футбол или подышать свежим воздухом. И классный руководитель уже не экспериментировала с показательными постановками лицедея в угол. Она выгоняла меня сразу за дверь, и я отправлялся в свободный полет, потому что знал уже тогда, что жизнь – это чудо. Чудо – это когда ты свободен. Свобода – это жизнь!

Вскоре за мной стали посылать ребят из третьего класса. Попытка привлечения к этой операции двух второклашек закончилась для них плачевными соплями, после того как полный, розовощекий, с оттопыренными ушами здоровячок решил напасть на меня сзади в тот самый момент, когда я отрабатывал балетную позу арабеска penchée [283]. Второклассник получил пяткой в нос и, видимо, первый серьезный опыт стратегической ошибки в тылу противника. Потеря лидера лишила уверенности его товарища, и они отступили на прежние позиции – в помещение школы.

Я не переносил попыток посторонних лиц (независимо от их возраста и пола) вступать в контакт с частями моего тела (взять за руку или погладить по голове и уж тем более ударить) без личного на то согласия. Это было похоже на вторжение чьих-то кирзовых сапог в нейтральную pH моего эмоционального процесса (с илистым дном и родниковой поверхностью), состоящего из чувств, переживаний и ощущений маленького ребенка. Ил тут же взбутитенивался, превращая прозрачность моей души в муть отрицательно окрашенного аффекта, и направлялся в сторону испытываемой мною несправедливости, сопровождаемый желанием устранить ее любыми доступными способами еще до того, как перцепция [284]происходящего со мной действия перерастет в апперцепцию [285]трансцендентальной [286]теории Канта, чем, несомненно, вызовет замыкание в недоразвитых извилинах семилетнего мальчика, лишив его тем самым идеации [287]случившегося происшествия в данном отрезке времени за мгновение до того, как голубой Будда Акшобхья [288]преобразует детский гнев в чистейшую мудрость и отразит картину этого инцидента в зеркале собственного сознания, открыв мне сущность свершившегося ноэзиса [289].

Мульт: Однако, автор шутник…

Автор: Весла отдай!

Поэтому я всячески старался не подпускать кирзуху чужих сердец в озеро своей ауры, ради их же безопасности. И третьеклассникам приходилось применять силу, возвращая меня в автозак класса с оторванными пуговицами и осколочными отпечатками чьих-то ботинок на груди героического пиджака, так и не дожившего до почетной возможности продырявить себя орденами и медалями за мужество и стойкость бескомпромиссного хозяина в борьбе с оккупантами его свободы.