Алексей Слаповский - Гений

[56]

У Стиркина в кармане зашевелился, как пойманный жук, телефон – звук был выключен, но вибрация оставлена. Артем вынул телефон, увидел незнакомый номер. Но все же нажал, военным чутьем угадав, что по делу.

И точно: чей-то голос сказал:

– Иду к вам, вы где?

Стиркин огляделся, чтобы дать примету. Особых примет не было. Тополя, заборы, дома. Тут везде такие тополя, заборы и дома. Он встал, дошел до угла: нет ли таблички с названием улицы и номером дома. Повезло, была табличка. Он сообщил человеку адрес.

Через несколько минут из темноты возник Аугов.

– Доложите обстановку, – сказал он так, будто имел право все знать.

Стиркин терпеть не мог гражданских, но понимал, что перед ним не самостоятельный человек, а посланец, поэтому ответил голосом вынужденной дисциплины:

– Хохлы ждут света, мы тоже. Будет жарко, я думаю.

– А третьяки?

– Какие?

– Вы у меня спрашиваете?

Стиркину было неудобно признаться в том, что ему ничего неизвестно о третьяках. Но один из его людей доложил ему, что на улице, через одну, засели какие-то люди. Возможно, вооруженные.

– Третьяки разные бывают, – оправдал свой вопрос Стиркин, заодно показывая, что он лучше всяких заезжих разбирается в местных тонкостях. – Есть которые за хохлов, есть за нас, есть чистые третьяки, сами за себя.

– Здесь – какие?

– Неопознанные.

– Так и оставить их неопознанными?

– Есть другие мнения? – Стиркин своим вопросом дал понять, что на посланца ему наплевать, но к суждениях тех, кто за ним, готов прислушаться.

– Есть, – ответил Аугов. – Действовать, а не выжидать, когда вас с тыла покрошат!

Он и в самом деле чувствовал себя посланцем, но высокого ранга – словно смотрел и тут же, в реальности, проживал фильм о Великой Отечественной войне, словно он порученец Генштаба и лично товарища Сталина, сам боевой командир, но призванный исполнять особо важные поручения, так как умеет разъяснять, формулировать и мобилизовать на выполнение задачи. Душу его охватила вспышка патриотизма, любви к соотечественникам, которых он сейчас должен защитить своим скромным, но важным фронтовым трудом.

Стиркин мог уточнить, что значит действовать, но это выглядело бы так, будто он разбирается в обстановке хуже, чем пришелец.

– Ладно, – сказал он, не подчиняясь, а соглашаясь с тем, что и сам считал необходимым, причем сказал, легко заметить, не «Есть!», как положено по уставу, хоть он здесь и не работает, а по-граждански – «ладно», чтобы этот хлыщ не подумал, что с ним общаются на равных, будто с фронтовым командиром.

После этого Стиркин сказал Евгению:

– Буди своих, выступаем.

– Задача?

– Через улицу третьяки засели. Ты зайдешь с тыла, я спереди. Возможно, будут стрелять. То есть почти наверняка. Огонь вести по огню. Все понял?

– Так точно! – браво и радостно ответил Евгений, не чувствуя необходимости высказывать вслух свои мысли, а мысли были о том, что наконец-то он определился, знает, что делать и ни в чем не сомневается. Он почти нормальный человек, да что там почти, он полностью нормальный человек, потому что не делает ничего, что не сделал бы нормальный.

Тихо подняв свое подразделение, он дал указание скрытно перемещаться в направлении той улицы, что через одну, заходя с тыла. Бойцы стали серьезными и строгими, почуяв настоящее дело. Через несколько минут они были уже на месте.

А спереди заходил Стиркин со своими людьми.

Ночь была лунной, но облачной.

У Нити от непривычки к вину, которое ему разрешили попробовать взрослые, разболелась голова, он не мог заснуть. Да и прохладно стало, он ворочался на траве, потом сел. И увидел какие-то тени. Пригляделся. Увидел ствол автомата, тут же скрывшийся, будто ствол был живым и почувствовал взгляд Нити. Он толкнул в плечо старшего Поперечко. Тот проснулся, стал кулаками усиленно тереть глаза, моргать. Спросил:

– Чего?

– Там, – показал Нитя. – Убивать идут.

Старший Поперечко посмотрел вперед и взял обрез. В нем бродил еще хмель, поэтому оторопь пробуждения прошла, а мужество осталось.

– Первого сниму, остальные не полезут, – сказал он.

– В голову целься, у них, наверно, бронежилеты. Я читал и в кино видел.

– Учи ученого.

Однако совет Нити был вовремя, старший Поперечко и в самом деле целился в туловище, потому что оно больше головы, но теперь стал целиться в голову переднего солдата, который медленно переступал ногами, как на охоте, скрадывая зверя, и тоже целился – казалось, прямо в Поперечко. Надо его опередить. И Поперечко выстрелил.

И не попал. Сразу же прозвучал выстрел в ответ. Поперечко залег. Другие тоже начали стрелять. Люди Евгения подумали, что это третьяки стреляют в них, и тоже открыли огонь.

Дозорный со стороны украинской группы войск, увидев и услышав это, решил, что началась атака. Бросился к командиру, разбудил его.

– Кто? Где? – спросил командир.

– Это третьяки, – объяснил не спавший Колодяжный. Он знал это точно, потому что ему за несколько минут до этого позвонили и сказали, что все прояснилось: в грежинской смуте виновата третья сила. Учитывая и политическую конъюнктуру, и положение дел на фронте, возможен вариант, который может показаться неожиданным, но зато позволит резко повернуть фатальные события в иную сторону: временно объединиться с ополченцами, как ни парадоксально это звучит, и разгромить третьяков во имя мира. Колодяжного заверили, что, по самым верным сведениям, Стиркину эта задача известна, и он согласен.

Колодяжный вкратце объяснил это командиру. Тот воевал давно, уже четвертый месяц, и ничему не удивлялся.

– Лишь бы Стиркин не напутал, – сказал он, глядя на вспышки выстрелов.

– Объясним. Вы говорили, у вас есть опытная ударная группа, возьмите пока ее, а остальные присоединятся, если будет нужно.

– Понял.

Этот командир, как и Стиркин, не удостоил гражданского человека военным «Есть!», хотя знал, что Колодяжный на самом деле тоже имеет воинское звание, но командир не признавал спецслужбистов настоящими армейцами.

Ударная группа выдвинулась так удачно, что ее никто не заметил. Командир будто с неба свалился, вдруг встав из-за кустов перед Стиркиным. Артем непроизвольно дернулся автоматом в его сторону, но тот выставил ладонь:

– Мы с вами. Сейчас заутюжим этих уродов.

Огонь с обеих сторон усилился.

Старший Поперечко успел выстрелить три раза, потом упал. Нитя, плача, подобрал обрез. Он плакал и от страха, и – заранее – от боли. Когда стреляли по бутылкам и ему досталось тоже один раз выстрелить, приклад обреза после удачи так стукнул Нитю в тощее плечо, что оно не шуточно ныло целую неделю. Но Нитя на этот раз не успел выстрелить, упал, почувствовав горячее в животе. Зато плечу не больно, успел подумать он и больше уже никогда ни о чем не думал.