Алексей Слаповский - Гений

Мовчан, Аркадий и женщина в погонах слушали его, опустив головы, с чувством беды и вины. Все, что происходило, словно навалилось на них свинцовым туманом, им было совестно, больно и страшно.

Евгений щелкнул кнопкой, выключая диктофон с ощущением выполненной миссии.

Но тут же опять включил его и сказал, глядя на Мовчана:

– Евгений видел, что Трофим Сергеевич смотрит перед собой тяжким взглядом, с болью за Родину. Как все нечестные и вороватые люди, он ждал в жизни случая сделать что-то правильное и большое, чтобы потом со спокойной совестью продолжить быть нечестным и вороватым.

Мовчан встряхнулся при этих словах и пробурчал, бурея лицом:

– Ну, ты совсем заврался! Нечестный и вороватый разве не одно и то же?

– Евгений не мог не заметить, – заметил Евгений, – что Трофим Сергеевич говорит с ним почти дружески, с упреком, но без гнева, значит, готов на равный спор. К тому же Трофим Сергеевич обратил внимание на второстепенные слова, а не на суть, значит, с этой сутью он был согласен. А нечестный и вороватый, конечно, разные понятия. Нечестный может быть склонным к воровству и другим похожим поступкам, но по разным причинам удерживается. Евгений знал многих нечестных, но замечательных людей. А вороватый человек, наоборот, может быть в душе честным, но фактически – ворует.

– А ты фактически хамишь тут! – резко сказала женщина в погонах.

Она раньше других пришла в себя. И это объяснимо, женщины вообще устойчивее во многих случаях. Мужчина, попадая в острое положение, часто сразу же увлекается, забывает свое прошлое и даже настоящее, он весь в этом моменте, в этой борьбе, в этом споре, а женщина в любое место приходит с памятью о своей жизни, о семье, о детях, о ежедневных заботах, поэтому она защищает не только то, что вот сейчас возникло, а заодно и свою жизнь, семью и детей. К слову сказать, у Ангелины Порток, капитана районной службы МЧС, детей не было, как и семьи, но она всегда понимала, что семья и дети – это правильно, это существующий порядок вещей, на который посягать нельзя, как и нельзя без спроса врываться к начальству и хамить ему.

– Спокойно, Геля, – сказал Мовчан. – Человек, может, нервничает из-за сама понимаешь чего, вон что вокруг творится. Воевали? – с уважением осведомился он у Евгения.

– Нет, но собираюсь.

– Вот так вот! – сказал Мовчан Аркадию. – Помнишь, я вас, журналистов, собирал и говорил, что в народе зреют настроения и их надо отражать? Вот они – настроения. Человек готов уже без всякого приказа взять в руки судьбу, а мы, понимаешь, боимся инициативы. И зря.

– Разве что с этой позиции смотреть. Тогда оправдано, – пошла на попятную Геля. – Хотя если каждый вот так, то не разберешься.

– Разберемся, – успокоил Мовчан. – Про большое дело человек сказал правильно. Те же третьяки. Почему на них не организовать патруль типа народной дружины? Вы об этом в своей газете пишете, Аркадий? Нет. Или возьмем другое. Приезжает, как известно, сами знаете кто…

– Неужели все-таки Сам? – вспыхнула Геля, радуясь, как должностное лицо, как женщина и как вероятная мать, для которой любой сильный мужчина представляется вероятным отцом.

– Есть такая информация, – кивнул Мовчан, который не имел никакой информации, но очень хотел, чтобы она была. – Так вот, он очень одобряет народные объединения и организации, которые неформально. Если у нас что-то такое будет, вы представляете, какой нам плюс? Ты бы, Аркадий, помог человеку. Опять же в газете информацию дать. И организационно, – гладко выговорил Мовчан, явно гордясь умением произносить сложные слова, – и всяко разно. Ты активный у нас, боевой.

– Что имеется в виду? – не понимал Аркадий.

– Я же сказал: что-то типа народной дружины для оказания помощи в поддержании правопорядка. Как у нас здесь, так и в проблемных соседних регионах, если они возникнут. Люди рвутся, не удерживать же их!

– Точно! – согласилась Геля. – У меня трое добровольцами воевать пошли. Говорят, мы тут рискуем, в огонь и воду лезем за копейки, а там в десять раз больше платят за то же самое. Плюс патриотизм, – спохватилась она.

– Именно! – подхватил Мовчан. – Так что, ребята, идите и действуйте!

– Извините, – сказал Аркадий. – А как же насчет Светланы, Трофим Сергеевич?

– А что Светлана? Она не из-за меня сидит, хотя я и пострадавшее лицо ввиду гнусной клеветы.

Геля закивала, тоже возмущенная гнусной клеветой, хотя, конечно, знала, что никакой клеветы нет, все чистая правда, но само выставление правды наружу, напоказ всем людям, среди которых слишком много дураков, она считала недопустимой поблажкой этим самым дуракам.

– Она с согласия прокурора сидит, и я в данном случае без его ведома ничего сделать не могу…

– Солгал Трофим Сергеевич, – в своем обычном духе продолжил Евгений слова Мовчана, – что было видно по его веселым глазам, глазам человека, который не только привык лгать, а делает это с удовольствием.

– Гляди-ка, угадал! – расхохотался Мовчан. – Угадал, да не совсем! Согласие по умолчанию имеется, поскольку Иван Ефремович никаких возражений мне не предъявил, а он, конечно, в курсе. Ладно, успокою вас: завтра мой Степа приедет, и я Светлану отпущу. А то натворит что-нибудь, не дождавшись своего счастья, ей же будет хуже!

– Степа приедет? – эта новость была для Аркадия неприятна. – Неужели он надеется… Не выйдет она за него! Даже смешно! Кто может заставить человека?! Давно уже двадцать первый век на дворе!

– Это кому как, – усомнился Мовчан.

Евгений положил руку на плечо брата с заботливостью старшего фронтового товарища:

– Не волнуйся, Аркадий. Трофим Сергеевич, как отец, сделает все, чего хочет его сын, но сделает так, чтобы из этого ничего не получилось, потому что он сам Светлану любит.

Женщина в погонах аж дернулась.

– Ну вы вообще! Дичь какая-то!

Мовчан стал полностью серьезным, впервые за время разговора. Он вообще умел в жизни экономить себя, найдя хороший способ – относиться ко всему с юмором. Трофим Сергеевич душой планировал над действительностью, изредка с нею соприкасаясь. Когда однажды пришлось в целях целесообразности собственноручно застрелить человека, которого надо было застрелить, Трофим Сергеевич не стал корчить злобное лицо и обвинять убиваемого, как это делают в кино отрицательные герои, желая себя чем-то оправдать, он сказал вполне по-доброму: «Вот так, братка. Сегодня я тебя, завтра ты меня. Такова жизнь!» – «Как же я сумею завтра тебя, если сегодня умру?» – спросил бледный убиваемый, не верящий, что его убьют. «В самом деле! – засмеялся Мовчан. – Извини, ошибка вышла!» И застрелил человека, а потом, когда вспоминал об этом и когда, как тошнота с похмелья, подступала непрошеная совесть, тут же сердобольная память подсовывала эту удачную шутку, и сразу становилось легче.