Надежда Нелидова - Училка тоже человек

Надо стиснуть зубы и терпеть. Выслушивать, и поддакивать, и отмалчиваться, и сглаживать, и уговаривать, и умасливать, и мирить, и делать вид, что всё хорошо… Но, господи, сколько можно тиранить, ведь она, Таня, не железная!! Этого мать не понимает?!

Сначала она от зятя была без ума: «Олежка, Олеженька». Вежливый, не пьёт – не курит, спортсмен. Рост метр девяносто восемь, плечи задевают дверные косяки. Пищащую от счастья Таню не спускает с рук, как ребёнка.

Мать вызвалась протолкнуть зятя в газово-нефтяной институт, у неё там давние связи. Тем более, Олег после армии, служил на границе. Освежил бы с её помощью физику-химию, взяли бы вне конкурса.

Но Олег встретил друга, тот увлёк его в детскую спортивную школу, вести кружок каратэ. Зарплата – копейки. Уже тогда в маминых глазах и голосе появился ледок. Ну ладно бы занимался с теми же богатенькими ричи – она бы и это устроила. Так нет, набрал шантрапы, безотцовщины – нянчится с ними с утра до позднего вечера.

Однажды мать приходит: Олег как с ума сошёл от радости. Схватил в охапку Таньку и Валерика, галопирует, вальсирует с ними по комнате, те пищат. Оказывается, его ученик-каратист, который из детской комнаты милиции не вылезал, за ум взялся. В участковые пошёл и какой-то подвиг районного масштаба совершил.

Лучше бы сам зятёк за ум взялся. Сын родился – что-то такой радости не проявлял. О чём мать тут же ядовито не преминула заметить. Олег поставил Таню на пол и с Валериком на руках ушёл на кухню. С этого началось.

Иначе как пренебрежительными местоимениями «он», «этот» и «твой», мама Олега не называла.

– Мам, вот ты вечно говоришь: «Олег такой, Олег сякой». Ты знаешь, что его попросили стать директором Зареченского школы-интерната? Представляешь, самый молодой директор в области, а может, и в России?! В 28 лет – такое доверие!

– Какого-какого интерната? Зареченского? Ой, не могу! Сбились с ног, четыре года искали на эту должность идиота – нашли, слава-те господи. Танька, нынешние интернаты, мне ли не знать, – это клоаки, сточные ямы для отбросов общества, для малолетних преступников. Зареченский – клоака из клоак. Туда все областные интернаты сливают деточек. Их невинные проступки рецидивистам не снились.

У Тани враз ослабла рука, держащая трубку. Конечно, мать умела подпортить настроение, у неё это здорово получалось. Но слишком её слова смахивали на правду.

– Зачем же они так… С интернатом?

– Чтобы статистику не портить, глупенькая. Ни милиции, ни гороно. Спихнули за реку – с глаз долой, из сердца вон, подальше от комиссий. В сущности, это не интернат, а готовая колония. Только в колонии воспитатели с пистолетами ходят, а здесь без. В Зареченский ни за какие коврижки нормальных людей не заманишь. А уж директором – разве что кандидата в самоубийцы. Так что если ЭТОТ не передумает, бери Валерика в охапку – и дуй куда глаза глядят.

Олег наметил план, где первым пунктом стояло: наладить контакт с ребятами. Без этого никак. Но действительность смяла его план в комочек и сдула с ладони.

Точно так смял и демонстративно сдунул с ладони удостоверение, что он, Олег Николаевич Дудник, является директором данного интерната, парень в вестибюле. Он вальяжно развалился на расстеленном на полу одеяле – явно обкуренный.

Олег нагнулся, поднял удостоверение, развернул. Не оглядываясь, ушёл под гомерическое ржание парня.

Немедленно следовало начинать с материальной базы: первая же проверка покажет, что помещение не соответствует санитарно-гигиеническим нормам проживания. Интернат будет расформирован.

Завхоз уволился перед приходом Олега: а какой резон оставаться, воровать уже нечего. Продукты, одежду, бельё – не сумками, а в багажниках машин – тащили в конце рабочего дня кухонные работники и кастелянша.

Олег, в сопровождении галдящих возбуждённых, как воробьишки, малышей прошёлся по спальням, холлам, классам – трудно было поверить, что здание жилое. В половине окон вместо стёкол – листы ДСП. В туалетах расколотые унитазы плавают в вонючей прокисшей жиже, к ним проложены дощечки.

Следовало немедленно сколачивать команду, но при слове «Заречье» друзья и знакомые отмахивались от Олега, как чумного. Однако, видно, совесть пощипывала: нехотя откупались кто чем. Деньгами, стройматериалами, сантехникой, присылали штукатуров-маляров.

В кабинетах при упоминании Зареченского интерната тоже морщились, как от дурного запаха. Чтобы отвязаться, отщипывали крошку от барского пирога. Для них крошка – для интерната весомый кусок. Постепенно интернат «Заречье» приобретал жилой, даже где-то приличный вид, вроде прифрантившегося нищего. Олега это не смущало.

Он похудел. Вальяжная спортивная походка вразвалочку сменилась на быструю, суетливо-озабоченную. Лицо осунулось. Таня его жалела. Заваривала на ночь успокоительные чаи, поила «Новопасситом». Будила ночью, когда он стонал во сне и бил ногами, переворачивала на другой бок. Поднимала сброшенное на пол одеяло, укрывала как маленького. По вечерам подсовывала книжки: «Педагогическую поэму» и «Флаги на башнях» Макаренко, «Правонарушители» Сейфуллиной.

Приходила мама. Полистала и небрежно швырнула книги обратно на стол.

– Какая наивность! Те, в гражданскую войну, по сравнению с нынешними – ангелочки. У тех родителей поубивали: дворян, купцов, крестьян – тогда люди в бога верили! А в этих уже на генном уровне пакость, как раковая опухоль, проросла. Уже их дедов-бабок, алкашей и алкашек, следовало стерилизовать, чтобы не размножались, экологию не портили. И ТВОЙ собирается их перевоспитать?! Скорее комок грязи от грязи отмоешь.

– Мама! Ты рассуждаешь как фашистка! – ужасалась Таня. – И ты всю жизнь проработала с детьми?!

– Именно. Всю жизнь проработала с детьми, потому знаю что говорю.

– Помнишь, – говорил Олег, возвращаясь из очередного учреждения: то ли комиссии по правам ребёнка, то ли департамента по делам семьи, то ли органа попечительства – их нынче развелось как грибов. – Помнишь, ты как-то сказала, что не смогла бы работать в доме малютки, в детдоме… Вообще с такими детьми? Что либо усыновила бы их всех чохом, либо бы у тебя лопнуло от боли сердце? В чём-то ты близка к истине.

Нигде не видел большей толстокожести и ужасающего, холодного цинизма, чем в работницах подобных учреждений. Несчастные дети – их хлеб. Чем таких детей больше – тем хлеб жирнее. Так что в хлеб они вцепились бульдожьей хваткой.

Копаясь в интернете, он отыскал чудовищные цифры: «Сегодня в детдомах России полтора миллиона детей. Каждый второй из них будет пить. Каждый четвёртый попадёт в тюрьму. И каждый десятый покончит жизнь самоубийством».

– Вот чьей кровью, – потрясал распечаткой, – пропитан тот хлебушек.