Владимир Гой - Вкус жизни (сборник)

– Ты собираешься меня учить, златокрылый?

– Прости, о Великий, я хочу понять.

Когда приходит зима, холод и ветер обрушиваются на Старый город, все улицы заметены снегом, с крыш свисают огромные сосульки, пугая редких прохожих. Все идут, задрав вверх головы, и не смотрят под ноги, на обледеневший булыжник. Фарбус шел, укутав шею шерстяным шарфом, в короткой меховой куртке, а на голову не по погоде была натянута кепка. С опаской поглядывая вверх, он продвигался по узенькой улочке Художников к своему дому, а навстречу ему, так же с опаской, поглядывая вверх, куда-то шла Она.

Когда наступает ночь, я с трепетом поднимаю голову вверх и смотрю на бесконечное количество Его глаз во Вселенной. Только Ему одному известно, пересекутся ли наши пути в этом мире и сможем ли мы найти свою любовь.

– Я пойду поставлю чай.

– Подожди, не уходи, я тебя искал тысячи лет.

– Я всего на одну минутку.

– Не уходи…

Ноги просто разъезжались на этой рыжей глине, и каждый встречающийся на пути камень казался маленьким надежным островком, на который можно без опаски поставить ногу. Но вот тут-то он и просчитался: один из камней буквально выпрыгнул из-под натруженной ноги и улетел куда-то в пропасть, а Сарин привалился к пологой стене, уткнувшись лицом в свисающие мокрые побеги каких-то растений. Сердце билось в груди пойманной птицей, еще немного – и не выдержит; казалось, что воздух весь куда-то исчез и он дышит просто вхолостую, открыв рот, как вытащенная из воды рыба. Через некоторое время Сарин заставил себя успокоиться и продолжил свой путь.

Узкая тропа виляла над самой пропастью, на дне которой бурлила горная гималайская река, брызги от нее превращались в мокрую пыль, поднимались на потоках воздуха на сотни метров вверх, из-за чего тропа была мокрой и скользкой, но впереди было еще три дня пути, и не самых простых. Иногда он начинал себя проклинать, зачем сюда приехал, но уже через мгновение, завороженный сказочным пейзажем, в восторге от которого замирает сердце, уже думал: какое счастье, что я это вижу.

Висячий мост, сделанный из металлических тросов и бамбука, ненадежно покачивался при каждом шаге, руки стискивали тросы перил с такой силой, что кровь отливала от пальцев. Вниз Сарин старался не смотреть – начинало сосать под ложечкой и хотелось ускорить шаг, но он сдерживал себя, стараясь быть более разумным, хотя оставшиеся метры он чуть ли не пролетел над мостом. Дальше тропа стала опять виться вверх, и грохот вечно разъяренной реки оставался Где-то далеко внизу.

Он не курил уже много лет, но тут, сам не зная зачем, «стрельнул» у шерпа сигарету непальского производства и, сидя на краю бездонного обрыва, жадно затянулся горьким дымом, от которого долго кашлял, и у него безумно закружилась голова, и только несколько глотков питьевой воды привели в порядок сознание и успокоили кашель. Еще несколько часов он заставлял себя идти к месту ночевки. Шерп с сочувствием поглядывал на своего ведомого и когда видел, что тот уже совсем выбился из сил, предлагал остановиться и передохнуть.

Что может быть вкуснее непальского чая с местным ромом? – только местный ром с непальским чаем, и Сарин убеждался в этом уже десятый день своего путешествия. Промокшая от пота одежда висела на веревке перед самым каменным сараем, который был местом ночевки, и надежды, что она высохнет, не было никакой, каждое вновь проплывающее облако оставляло в ней часть своей влаги и уплывало дальше, а солнечные лучи просто не успевали высушить одежду в короткие промежутки между облаками.

Сарин сидел на деревянной скамейке под навесом возле сарая и медленно потягивал из алюминиевой кружки горячий чай, который обжигал губы, согревая своим волшебным теплом не только тело, но и душу. Часы показывали четыре часа дня – времени было предостаточно, чтобы отдаться на волю своим мыслям и мечтам, что он и сделал.

А мимо по тропе то и дело проходили шерпы с корзинами, полными груза, на своих худых, но удивительно выносливых плечах. Каждому из них он кивал головой и с улыбкой здоровался: «Намастей», в ответ ему кивали и уходили все выше и выше за облака.

Ночью облака прятались Где-то в ущелье, и над головой свободное небо зажигалось миллиардами звезд. Спать не хотелось, казалось, что пропустишь что-то интересное, как в кино. Но часа в три ночи он втискивался в спальный мешок на три размера меньше и дремал до рассвета. От перенапряжения и нехватки кислорода тут мало кто мог крепко заснуть, конечно, кроме местных горцев, поэтому каждая ночь была просто пародией на сон.

Он заметил ее сразу, как только они вошли в горный приют с отметкой «2600 метров над уровнем моря». Она была удивительно хороша. Изящная фигура угадывалось под темно-красным платьем, перевязанным цветным платком, что подчеркивало ее тонкую талию. Длинные черные волосы, большие темно-карие глаза и сумасшедшие губы, от которых голова идет кругом. Он любовался ею как бесценной картиной, от которой веет чистотой, очищающей все вокруг. Ее улыбка была одновременно улыбкой сестры и улыбкой женщины-матери, что помогает мужчине быть настоящим мужчиной. Открытый чистый взгляд. Как давно он не видел таких глаз там, далеко внизу, где правит бал другой мир. В ее глазах жила любовь ко всему, что ее окружало. Она олицетворяла собой ту истинную любовь, о которой многие имеют весьма смутное представление.

Сарин попросил принести ему бутылку рома и чай. Через минуту он уже сделал большой глоток, запил чаем и погрузился в свою нирвану. А по тропе все время кто-то проходил мимо, то поднимаясь в заоблачную даль, то опускаясь далеко в ущелье. Но он никого не замечал, так же как не замечали и его под навесом на деревянной скамейке.

Баяни, так звали это удивительное создание, стояла недалеко от Сарина и с любопытством разглядывала его усталое небритое лицо. Он стащил с себя мокрую от пота майку, противно прилипающую к телу, и повесил ее на веревку под навесом. Она сразу подошла, что-то прощебетала, сняла его майку и унесла в дом, оставив его в недоумении, а через мгновение вернулась и показала пальцем на его мокрые от пота штаны. Сарин чего-то застеснялся, стал отказываться и благодарить: ничего, высохнут и так… Она настаивать не стала, улыбнулась ему и пошла в дом.

Вскоре ром закончился, и Сарин попросил еще. От рома стало хорошо и легко, сердцу хотелось праздника – петь, балагурить и веселиться. Он жестом пригласил Баяни и местных шерпов разделить с ним застолье. Она отказалась, а мужчины – они во всем мире остаются мужчинами – с радостью согласились. Одна бутылка сменяла другую, над ущельем лилась веселая непальская песня непонятно о чем, а Сарин качал в такт головой и что-то мычал.