Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)

– Володя… – вновь заговорила тем же самым тоном Галина Васильевна, что было для Печенкина неожиданностью. Он зыркнул в сторону Седого, ткнулся взглядом в глаза жены и сообщил очень важное и очень радостное известие:

– Мизери приезжает!

– Кто? Что? – не поняла Галина Васильевна.

– Мизери к нам в Придонск приезжает! – повторил Печенкин громко и отчетливо.

– Мизери? – задумалась Галина Васильевна.

– Мизери! – азартно повторил Владимир Иванович. – В Придонске будет бум! Где он появляется, там – бум! Или крах… Он, между прочим, Индонезию кинул. Это все знают, просто никто не говорит.

– А к нам зачем? – вяло поинтересовалась Галина Васильевна.

– Зачем-зачем? Уху хлебать! – раздраженно бросил Печенкин.

– В самом деле? – поверила Галина Васильевна.

От досады Владимир Иванович хлопнул одной ладонью по колену себя, а другой, тоже по колену, жену.

– Джозеф Мизери? – удивилась Галина Васильевна. Она, конечно, знала, слышала об этом знаменитом американском миллиардере, финансисте и филантропе, но, озабоченная своими планами, вспомнила не сразу.

– Джозеф Мизери? – повторил Печенкин, передразнивая жену. – Вспомнила наконец… Ты как мои архаровцы: давай, говорят, в Тихой заводи его примем, ухой накормим с дымком… Француза на хрен чуть не уморили…

Галина Васильевна страдальчески поморщилась:

– Володя, не ругайся…

– Я не ругаюсь, – продолжал горячиться Печенкин.

– Где? – неожиданно спросила Галина Васильевна.

– Что – где? – не понял Владимир Иванович.

– Где вы его будете принимать?

– В «Парижских тайнах».

– Ты его уже открыл?

Печенкин внимательно посмотрел на жену:

– Галь, ты чего? Уже год, как я его открыл!

Галина Васильевна виновато улыбнулась:

– Извини, я спутала с «Арабскими ночами».

«Парижские тайны» и «Арабские ночи» были лучшими ресторанами Придонска, и оба они принадлежали, разумеется, Печенкину.

– Ха! – засмеялся Владимир Иванович. – Мизери я буду принимать в «Арабских ночах»… Ну ты, Галь, даешь!

Галина Васильевна вздохнула и вновь заговорила с той же самой интонацией, не оставляющей мужу никаких надежд:

– Володя…

– Смотри, смотри! – перебил ее Печенкин, указывая пальцем на экран. – Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец!

– Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец, – повторил за Печенкиным индус с экрана.

Владимир Иванович удовлетворенно засмеялся.

Это восклицание и смех Печенкина остановили не только Галину Васильевну, но и Седого. Неловко вывернувшись, почти съехав со своего сиденья, он обращался к Илье – монотонно и виновато:

– Раньше, конечно, честности больше было. Партбилет, как говорится, обязывал. Ты не представляешь, как им дорожили, партбилетом… У нас в управлении у одного собака съела партбилет, так он сперва собаку, а потом себя… А сейчас… Партбилетов нет – и честности нет…

Тут Седому пришлось замолчать, потому что в этот момент Владимир Иванович высказался насчет зеркала чести своей жены, а индус на экране, как попка, за ним повторил. Печенкин весело и озорно подмигнул Седому, повернулся к жене и, приложив ладони к ее уху, азартно что-то зашептал.

Седой протяжно вздохнул, покосился на Илью и продолжил свой монолог:

– Конечно, раньше мы не знали, что такое эти доллары. Я их и в руках-то не держал. Я, конечно, теперь богаче, чем тогда был… Да что оно – это богатство? Уверенность была зато! Уверенность в завтрашнем дне – это дороже всяких денег.

Илья оторвался от экрана и, впервые взглянув на Седого, спросил:

– А как же понос?

– Понос – что понос? Таблетки для этого дела есть. – Седой был искренен и серьезен.

Печенкин опустил руки и смотрел вопросительно на жену. Галина Васильевна тоже смотрела на него вопросительно – она ничего не поняла из того, что он нашептал ей на ухо.

– Мизери тоже в «Трех сомах» учился! – уже нисколько не заботясь о том, слышит Илья или нет, во весь голос повторил конфиденциальную информацию Владимир Иванович. Галина Васильевна смотрела по-прежнему вопросительно – до нее сегодня плохо доходило.

Илья, возможно, и не слышал отца, потому что слушал Седого. Тот подумал и привел еще один довод, может быть последний, в пользу прежней жизни.

– Раньше космонавты были как космонавты. Гагарин! Титов! Терешкова! А сейчас… Болтаются там, как эти…

Следующие несколько минут все четверо молча смотрели на экран, то ли увлекшись фильмом, то ли отдыхая от приватных бесед.

Галина Васильевна вздохнула в третий раз и сказала с той самой интонацией то, что хотела, что должна была сказать:

– Володя, ты должен оформить наследство.

Стало вдруг тихо, очень тихо – потому что в фильме пропал звук.

– Звук, сапожники! – крикнул Печенкин зычно и радостно и объяснил жене: – В этом месте всегда так.

Звук снова появился.

– Володя… – напомнила Галина Васильевна.

– Я умирать не собираюсь, – бросил в ее сторону Печенкин.

– Никто не собирается.

– Никто и не умирает.

– Все умирают.

Печенкин молчал. Галина Васильевна терпеливо ждала. Но вместо ответа он вытащил из кармана горсть семечек, стал грызть их и сплевывать шелуху на пол.

– У тебя один сын и больше уже не будет.

Это был убедительный довод.

– Москва – третий Рим, и четвертому не бывать? – это был достойный ответ. Владимир Иванович самодовольно засмеялся.

– Скажи прямо, сынок, почему ты меня так ненавидишь? – Седой смотрел на Илью и ждал ответа.

– Потому что вы – предатель, – ответил Илья.

– Потише, пожалуйста, товарищи! Кино мешаете смотреть, – явно играя, оборвал их Печенкин и вперился взглядом в экран, не желая ничего другого ни видеть, ни слышать, ни знать.

Придонская городская свалка, одна из самых больших на юге России, была свалкой известной, ее даже в программе «Время» показывали. Мутным сумеречным утром прибыл туда Илья со своей командой. Недовольно урча, грязно-желтая мыльница «запорожца» первой модели ползла по бугристому, шершавому, дымящемуся пространству. За рулем сидел Ким. Он купил «запорожец» на базаре за сто долларов, которые дал ему для этого Илья.

Илья сидел рядом и щурясь внимательно озирал жутковатые окрестности. Анджела Дэвис устроилась сзади, держа между колен ненавистное, полное корейской моркови ведро.

– Здесь, – скомандовал Илья, будто всю жизнь ездил по свалкам на «Запорожцах» первой модели и выбирал места для остановок.

Ким резко нажал на тормоз, Анджела Дэвис ткнулась вперед, еле-еле удержала ведро и в сердцах матюкнулась.

– Не ругайся, – потребовал Илья, оставаясь спокойным, выбрался из машины и расправил плечи – серьезный, значительный, даже немного важный. – Агитировать надо молодых и нищих, – поучал он товарищей, вышагивая вокруг машины и щурясь то ли от дыма, то ли для зоркости взгляда. – Старики скоро умрут, у нас нет времени с ними возиться. А богатых не надо и агитировать, их можно купить или испугать. Все богатые – жадные и трусливые, и чем богаче, тем жадней и трусливей. Они боятся обеднеть, как старики боятся смерти. Панически! Дети не боятся смерти. Бедные не боятся обеднеть. Они будут с нами в новом обществе коммунистов.