Евгений Шкловский - Аквариум (сборник)

В общем, все было у Василия путем. Правда, из этого «путем» выскользнуло вдруг (не ослышался ли?), что Василий, оказывается, сидел – то ли три, то ли пять, то ли сколько-то лет (не расслышал), и не за что-нибудь, а за убийство – тут он строго посмотрел на Артема, отчего сразу всплыл в сознании недавний случай в автобусе. Он, как ни напрягался, еще хуже стал разбирать Васину шамкающую и шепелявящую речь. Да и расслабленности его, стоило Васе упомянуть про убийство, сразу пришел конец.

– Только я ведь не убивал! – неожиданно слезно выкрикнул Вася и рванул ворот клетчатой рубашки. – Это меня хотели убить, а я только защищался. Из лодки он меня хотел столкнуть. Не убивал я, веришь ты? – грохнул он небольшим сухим кулаком по столу и уронил на него голову со свалявшимися редеющими на макушке волосами. – Эх, – заглянул он под стол, видимо, в поисках спиртного, и, не найдя, снова строго взглянул на притихшего Артема. – Столько лет ни за что! Невинно пострадал, за чужой грех. Не хотел ведь я, ей-богу же не хотел!

– Конечно, ты не виноват, я в этом уверен, – как можно тверже произнес вовсе ни в чем не уверенный Артем.

– Во-во, – устало провел по лицу Василий – будто слезы стер (они и были). И спросил: – Тебе сколько лет? Двадцать? Молодой совсем. А мне пятьдесят три, да, вот мне сколько. Старик я уже скоро совсем буду. Так ты говоришь, студент, значит? Это хорошо – студент. Ко мне два года назад приходили два студента, которые на лодках плавают, иконы у меня спрашивали – я им две отдал за ящик водки. Хорошие… Но только я им не все, они все хотели, – он хитровато ощерился, обнажив три или от силы четыре передних зуба.

Тут он поднялся и, пошатываясь, зашагал куда-то в угол, откуда через несколько минут вернулся с двумя небольшими иконками, вроде бы простенькими, но при первом же взгляде на которые у Артема засосало под ложечкой. Темные лики святых на них были по-северному чисты и суровы. Старинные иконки, да и хороши – ничего не скажешь. Тем студентам, которые сторговались за ящик водки, похоже, крупно повезло. Если они понимали, конечно…

Все это было почти неправдоподобно – такие сокровища! Да хоть пять, сто ящиков водки! Не укладывалось в сознании. Ни тогда, ни даже теперь, когда вроде бы пообвык и сам пользовался подобным тарифом.

А Вася Зарубин немытые редеющие космы свои откинул и, нетвердо отклоняясь, любовался на иконку с все той же Матерью Божьей (любит русский народ Богородицу, Бого-матерь, Бого-материю, как толковал Владимир Соловьев). Тоже – ценитель! И что-то прошамкал, совсем невнятно, про пожар давнишний – как он ее из огня выдернул. То ли правда, то ли пьяная фантазия: все сгорело, только иконку, родную, от дедов и прадедов доставшуюся, и удалось спасти.

Артем слушал и думал: чего ж он тогда байдарочникам те, другие, отдал? Или они – чужие?

– Не все, вишь, пропил-то, – словно сам себе удивляясь, говорил Вася. Он приподнял иконку с Богородицей повыше и, осенив себя крестом, поставил на окошко. – Пущай теперь здесь постоит, на свету.

Хотя какой свет, сумерки за окном клубились. Ночь была, хотя и белая.

А Василий, снова утвердившись на прежнем месте, похоже, даже и не собирался ложиться. Голову в ладони уткнув, глубоко задумался о чем-то, но вскоре очнулся и словно случайно скользнул по лицу Артема рассеянным, хотя где-то в глубине, показалось, очень даже осмысленным, с хитрецой взглядом.

– И что ж ты, парень, прости, опять забыл, как тебя звать, так один и путешествуешь, с этим… – он кивнул на обмякший без матраца и спальника рюкзак.

Артем пожал плечами: мол, а что такого?

– И не боишься?

– Чего бояться-то? – как бы простодушно ответил Артем, встревоживаясь и чувствуя, что именно сейчас все и начинается.

– Ну как чего? – продолжал со странным уклоном загадочно расспрашивать Василий, исподлобья пристально приглядываясь к Артему. – А вдруг бандиты?..

– Да на кой леший я им нужен? – почему-то скашивая глаза на иконку, водруженную на окошко хозяином, отвечал Артем чуть дрогнувшим голосом, стараясь не выдать своего волнения. – Что с меня возьмешь-то? – Он даже отметил, что и говорит каким-то не своим, лубочным говорком – словно специально под Васю подстраиваясь. – Рупь с полтиной?

И вдруг увидел, с пронизавшим от макушки до кончиков пальцев ног и рук ознобом, лицо мужичонки (без имени), щетинистое, жесткое, с хитро отъехавшим в сторону уха щербатым ртом – совсем близко и как-то очень крупно. Не мужичонка, а огромный мужик, нависший над ним необъятным, страшным и непостижимым лицом.

– А ежели я и есть бандит? А?.. – чрезвычайно многозначительно, даже с каким-то блатным присвистом прошепелявил.

У Артема же ничего под рукой. Даже бутылка – и та ближе к хозяину.

– Да какой вы бандит, если так икону чтите? – совсем уж сусальным голосом выговорил Артем. – Если из огня спасли?..

– Ну… – неожиданно сник, засмущался мужичок. И так же слезливо протянул: – Да-а, а вот пришлось же все-таки, есть ведь смерть на мне… Хоть я и не убивал. – Он снова расплылся, но все чудилась, все мерещилась Артему щербатая усмешечка мужичонки. Никак не мог от нее отделаться. Отдышаться не мог.

– Ну что, может, спать пойдем, а то завтра вставать рано? – наконец осторожно-решительно заерзал на табурете Артем. – Пора вроде бы.

– И то правда, – неожиданно легко согласился осоловевший хозяин. – В шесть часов вставать. Я будильник заведу, но ты, если проснешься, разбуди, а то я сплю крепко, могу не услышать.

Когда Артем уже лежал в спальнике, спеленутый и потому беззащитный, сжимая в правой руке (на всякий случай) охотничий нож, хотя лучше бы топорик, Вася с другой половины, жестяно скрипнув пружинами койки, прошамкал: « Ты ко мне еще приезжай, с невестой своей, погостите у меня подольше. Мы с тобой на рыбалку съездим. Ух, я местечко одно знаю, там такие лещи и сазаны берут, ого-го-го! А там я тебе, коли уважишь, может, и иконку подарю. Эту самую. Хочешь небось иконку? Специально для тебя сберегу, слышь, как тебя там, не пропью, вот те крест!..»

Что-то он еще бурчал, совсем невразумительно, скрипел, ворочаясь и все никак не угоманиваясь, – и наконец захрапел.

Артем так и не понял, поспал ли он хоть немного той ночью или нет, хотя хотелось мучительно, глаза слипались. Он то проваливался словно в глубокую темную яму, то вдруг, вздрагивая всем телом, буквально подскакивал – от шороха, казалось, приближающихся шагов, от надвигающейся тени. И все прислушивался напряженно. Впору бы вскочить, посовать быстренько вещи – в рюкзак да и ноги в руки!

Так, ворочаясь бессонно и маетно, еле-еле дождался рассвета – как избавления. А едва затрещал будильник, тут же начал выкарабкиваться из угретого спальника.

За печкой ворочался со вздохами и всхлипами хозяин.