Наталья Горская - Сайт нашего города (сборник)

– Да не люблю я эти сериалы, – расстроился Колька. – Я просто хотел тебе рассказать…

– Подожди, Коленька, фильм очень интересный! Здесь Режиналдо и Жозевалдо что-то затевают против Леонардо. Фернандо сделал предложение Луселии, но она любит Энрике, от которого ждёт ребёнка её кузина Хулия. А в эту самую Хулию влюблён Рикардо, который…

Колька понял бесполезность своих попыток рассказать бабуле о чуде, которое он видел, и пошёл домой.

«Я просто не умею интересно рассказывать, как Василий Петрович. Но как они сами-то ничего не видят?» – думал он.

Три солнца по-прежнему украшали собой небосвод, а мороз обжигал щёки.

– Ты где ходишь, паразит? – первое, что услышал Колька, открыв дверь в дом. – Мне надо бежать полы мыть в магазине, а он где-то гуляет.

– Ма, мама, я три солнца сейчас видел…

– Да хоть четыре! Нет, ну за что мне такое наказание: у всех дети, как дети, а у меня – сволочь, – мать дала Кольке оплеуху.

– Мама, я утром картошки сварил для тебя, – глаза его наполнились слезами.

– Одолжение мне прямо сделал! Гуляет где-то, когда все дети давно из школы пришли! Весь в гадского папашу своего.

– Я у бабушки был.

– Чего ты делал у этой старой дуры? – Колька получил ещё один подзатыльник. – Я тебе сказала, чтоб к ней не ходил! Сказала или нет?! У ба-абушки он был. Сбагрила мне своего сыночка-алкаша, а теперь сериалы смотрит, стерва.

– Я у неё поел и теперь могу не есть, – всхлипывал Колька.

– Слава те Господи, хоть одного накормила…

– Закрой пасть, курва, – в комнате на диване лежал пьяный отец.

– Конечно – курва! Сидит у бабы на шее сколько лет, а я должна на трёх работах вкалывать, кормить его. Только курва на такое и способна.

– Замуж тебя взяли, так и корми, – пьяно отозвался отец.

– На железной дороге электрики нужны, я узнавала. Пошёл бы, устроился…

– Заткнись, я тебе сказал!

– Господи, хоть бы мне сдохнуть поскорее! Это же не жизнь, а непонятно что.

– Ты своей смертью не помрёшь, сука, – ворчал отец. – Я тебе когда-нибудь помогу сдохнуть.

Колька ненавидел это. Он не знал, как быть в такой ситуации. Его как будто разрывали на части, когда самые близкие люди так собачились друг с другом. Ему хотелось куда-нибудь спрятаться или убежать от этого. Но бежать было некуда. «Ничего: отольются когда-нибудь кошке мышкины слёзы», – думал он в такие минуты.

На мать он никогда не сердился, потому что ему было её жалко: она работала санитаркой в больнице. Сегодня она после ночного дежурства перебирала гнилые овощи в хранилище соседнего совхоза, а сейчас уйдёт мыть полы в магазине. Отец нигде долго не задерживался: отовсюду выгоняли за пьянку, хотя он всегда доказывал, что вокруг него плетут козни какие-то сионисты или сатанисты. Большую часть времени он проводил, лёжа на диване. Когда был пьян, то придирался ко всем, в трезвом состоянии был злым и неразговорчивым, поэтому Колька давно разучился общаться с ним и очень боялся, что когда-нибудь станет похож на этого угрюмого, вечно на всех обиженного, никого не любящего человека. Во всех бедах он винил баб, начальство, правительство и очень любил об этом подолгу говорить. Когда он был трезв и зол, то применял рукоприкладство к своим врагам, но поскольку начальство и правительство были ему не доступны, а ближайшая к нему баба была Колькина мать, то ей всё и доставалось. А мать после этого била Кольку, так как ей тоже надо на ком-нибудь выместить обиду. Поэтому он никогда на неё не обижался.

Только однажды он сказал, что это признак незрелой личности, так вымещать злобу не на источнике своих обид, а на более слабом существе. Родители тогда удивились и испуганно переглянулись, как будто Колька сказал что-то на языке инопланетян. Он вычитал об этом в книге по психологии, потому что не давала покоя мысль, отчего люди так ужасно себя ведут, особенно в отношении близких. Колька любил читать – это было его обычное времяпрепровождение. Он набирал книг в библиотеке, приходил домой, садился за шкаф, где у него был свой уголок, и погружался в это безмерно любимое им занятие. Больше любить было нечего: радио в доме не было, а купленный матерью подержанный телевизор пьяный отец разбил топором, когда транслировали политические дебаты.

А родители любили играть в прятки меж собой: утром мать прятала деньги и водку, и если отец их находил, то вечером уже пряталась мама. Когда она говорила о том, чтобы ей поскорее сдохнуть – а она часто об этом говорила, – Кольке становилось совсем тошно: он не представлял себе, на что будет похожа его жизнь без неё.

Мать ушла в магазин, захлопнув за собой дверь. Колька сидел на кухне и смотрел в окно, которое выходило на восточную сторону, откуда гало не было видно.

– Ой, плохо мне, ох, умираю, – кряхтел отец в комнате. – У-у, суки рваные! Глава семьи умирает, а им хоть бы хны. Колька, иди сюда, падла мелкая!

– Да тут я, тут, – сжался Колька.

– Поищи у этой… матери денег и купи у Клавки-самогонщицы чекушку для меня. Она, стерва, уже в долг не даёт – та ещё мразь…

– Не буду я у мамы денег красть, – твёрдо сказал Колька.

– У-у, сучонок, весь в мамашу свою! Ничего, я сейчас встану, я тебе устрою, как отца не уважать.

– Да не встанешь ты, не ерепенься, – Колька знал, что отец не встанет, потому что он всегда напивался до такого состояния, когда встать уже невозможно.

– Коля, ну не будь ты падлой, как мать! У тебя же есть деньги какие-нибудь, хоть рублей десять. Сходи к этой суке Клавке, скажи…

– Ладно, схожу.

Кольке вдруг стало жалко отца, и он сам удивился, как можно жалеть этого жестокого, оскорбляющего всех и вся заложника своего скверного характера и слабой воли. Он вышел на улицу и побрёл, сам не зная куда. Денег у него не было, но он ушёл из дому, потому что невыносимо было там оставаться.

«Куда же мне сходить, чтоб не замёрзнуть? – думал Колька, играя сам с собой в футбол куском льда. – Ах, как же я забыл: у меня есть три солнца! Тем более я должен провести наблюдение их заката».

И он помчался со всех ног на другую сторону дома, опасаясь, что солнца уже исчезли.

Но они никуда не исчезли, а незыблемо остановились над самым горизонтом, как будто ждали Кольку. Солнце, находящееся в центре, стало ярко-красным, его свет совсем не обжигал глаза, а боковые вытянулись в огненные столбы, словно кто-то нарисовал их на полотне неба масляной краской, а потом нечаянно смазал рукавом. И Колька даже знал, кто художник: это Бог.

Солнце садилось за горизонт, а Колька плакал, и слёзы на морозе обжигали ему щёки. Ему казалось, что если солнце спрячется из виду, то он останется совсем один на всём белом, точнее – тёмном свете, где даже три солнца не могут отогреть испорченные и грубые, равнодушные ко всему на свете сердца людей.