Наталья Горская - Сайт нашего города (сборник)

– Католический святой, – объяснил всезнающий дед. – В третьем веке был такой епископ, который тайно венчал влюблённых, когда император Клавдий Второй запретил браки, чтобы ничего не отвлекало солдат от военных походов. Четырнадцатого февраля его за это казнили.

– Нам своих святых мало, что ли?

– Отнюдь! В православной традиции есть, например, День мучеников Адриана и Натальи, которые символизируют собой образец супружеской верности.

– Ну-у, супружеская верность нынче неприличной болезнью объявлена! – хохочет мужчина с дипломатом, и ему тоненько вторит пассажир из прохода.

– Русское общество всегда более сдержанно относилось к таким вещам, как любовь, влюблённость, брак, поэтому и святые у нас несколько другие. А День Валентина у нас появился для того, чтобы показать миру, что мы теперь являемся светским государством, вот и всё.

– Зачем нам всё время всему миру чего-то показывать? Э-хе-хе, святые угодники… У меня родители пятьдесят лет прожили душа в душу, мать отца с войны ждала, а теперь британские учёные установили, что нормальная женщина должна на каждого встречного вешаться, чуть ли не каждый день в кого-то влюбляться, а иначе она больная, и её лечить надо.

– Это всё от депрессии, – сказал старик. – Сейчас у многих людей не осталось ни работы, которая нравилась бы, ни хорошей семьи, ни увлечений, ни позитивной информации, вот и вцепились мёртвой хваткой в разговоры о личной жизни в надежде хоть от этого получить какую-то радость.

– Да таких оргий не видывали ни в Древней Греции, ни в языческой Руси!

– Почему же сразу оргий? – возмутилась женщина с журналом. – День влюблённых посвящён любви.

– Да не любви, а траханью он посвящён, тррра-хань-ю! – последнее слов было произнесено так громко, что часть пассажиров проснулась и недоумевающе закрутила головами в разные стороны. – А вы, бабьё, куриный народ, только и сбиваете мужиков с пути истинного!

– Ну вот, ещё один женоненавистник с комплексом Адама! – совсем чего-то расстроилась женщина. – Я не пойму, почему именно ко мне такие типы липнут! – она вдруг обратилась ко мне: – У меня же очень высокая самооценка, а мужчин с комплексом Адама притягивают к себе только женщины с комплексом вины и низкой самооценкой! Вы можете мне объяснить, почему этот хам напротив меня сел? Со мной рядом уже сидит одно недоразумение, – при этом её спутник насупился и сделал вид что спит, – а теперь ещё напротив другое прилипло! Вот почему так?

Я пожимаю плечами, потому что её слова напоминают фразу из какого-то дешёвого американского фильма, а стоящий у нашего купе пассажир хихикает:

– Других-то нету.

– Да нужна ты мне, чтоб к тебе липнуть! До чего же бабьё образованное пошло: захочешь к ней прислониться, а она тебя тут же своей образованностью оглоушит, разберёт по косточкам и определит, какой у тебя комплекс или синдром, и как тебя лечить, – мужчина с дипломатом решительно встал и двинулся к выходу, напевая: – «У меня жена, ох, красавица, ждёт меня домой, ждёт, печалится».

Но это уже сон. Да, это сон, в котором кипрский царь Пигмалион, боящийся несовершенных наглых и бессовестных женщин, вырезает из слоновой кости статую прекрасной девушки. Вырезает и поёт что-то про коня и ревнивую жену. Но его перебивает горько плачущий Адам, который трёт свои глазёнки кулачками и жалуется на Еву, стоящую в стороне от этой мужской истерии:

– Это она виновата-а! Это она мне яблоко подсунула-а-а! Я тут ни при чё-о-ом!..

Иногда кажется, что Адам так и не вкусил толком яблока познания – как был дураком, так и остался. Бог посмотрел на него, поморщился, посмотрел на Еву, да и выгнал их обоих из Рая. Понял, что с такой спутницей этот рёва не пропадёт: уж она-то ему не даст расслабиться. Она будет толкать его к развитию и совершенству, а он будет постоянно зудеть, что мог бы как прежде сидеть в Раю и нечего не делать, если бы подлой бабьей натуре не приспичило полюбопытствовать: и зачем это Бог запретил есть именно ЭТИ плоды. Ах, Ева-Ева, мать всех людей и мужчин в том числе… Хотел Бог выгнать и Пигмалиона-идеалиста, но тот нахально заявил, что он Ему не подчиняется, так как его боги живут на Олимпе.

– До чего же наглый народ пошёл! – ужасается Бог.

А эти двое, Адам и Ева, пошли. Вот они идут из Рая навстречу новой жизни: Ева бодро с любопытством на лице, а Адам еле плетётся и всё хнычет и плачет, жалуется и причитает, да так проникновенно, что хочется схватить его в охапку, оградить от всех невзгод ещё неизведанного им мира и ляпнуть что-нибудь вроде:

– Уси-пуси, какие мы ластлоенные! Не ходи никуда, сиди с мамкой, кушай кашку, а то вляпаешься ещё куда-нибудь не туда, горе ты моё луковое! Агу-агу!

А Ева вдруг обернулась ко мне и оглушила зычным голосом:

– Билеты готовим! Сколько раз повторять?! Ишь, спальный вагон тут устроили!

Я машинально достаю билет за проезд и показываю его Еве. Потом всё-таки открываю глаза и вижу, что это никакая не Ева, а контролёр-билетёр: крепкая, горластая, привыкшая много работать и рассчитывать лишь на себя баба средних лет. Да я проспала никак не меньше получаса! Народу в вагоне значительно поубавилось, вместо давки теперь в каждом купе сидит по три-четыре пассажира. Старик с книгой и женщина с журналом и «недоразумением» исчезли, а вместо них напротив меня сидит бабуля в пальтеце образца 1947 года с каким-то баулом на санках.

– А за ребёнка кто будет платить? – спрашивает непонятно кого контролёрша. – Ребёнку-то уже больше пяти лет.

Тут я замечаю, что к моему плечу привалилась девочка лет восьми и мирно спит.

– Это не моё, – заявляю я.

– А чьё? Моё, что ли?! – грохочут мощные голосовые связки контроля.

Девочка от такой звуковой волны просыпается, садится прямо и глубоко вздыхает. Она слишком легко одета для такой гиблой погоды. Демисезонное пальтишко, из которого она заметно выросла, так что из рукавов выглядывают тонкие запястья, местами порванные застиранные колготки и лёгкие ботиночки говорят о том, что ребёнок не живёт дома. Хотя сейчас в каждом доме свои причуды в обращении с детьми.

– Ну и? – грозно спрашивает женщина в синей форме. – Куда едешь? Из дома сбежала, что ли?

Девочка молчит и сжимается, как затравленный котёнок, потом вытягивает тонкую шею и жалобно смотрит в окно большими глазами. Ни дать, ни взять – Мальвина из «Приключений Буратино»! Я тоже оборачиваюсь к окну и понимаю, как это ужасно, если такому плохо одетому ребёнку сейчас придётся выйти из вагона в метель на какой-нибудь глухой станции, где не все поезда и останавливаются.

– А ну-ка давай на выход! Там будем разбираться, – машет контролёрша рукой, словно сметает какую-то паутину перед собой.

– Возьмите, вот, – я протягиваю ей пятьдесят рублей.