Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

– Детишкам есть нечего, вот и согрешили!

– На у-удочку разве что пойма-аешь!

Худой конопатый парень слегка заикался.

Образовав дугу, крестьяне поползли на коленях, грязня штаны, норовили обнять Лангофа за сапоги. Он брезгливо отвернулся.

– Так что прикажете с шельмецами делать? – остановил его урядник, разглаживая пышные усы. – Выпороть на конюшне, да отпустить?

Поднимаясь по ступенькам, Лангоф отмахнулся.

– Выпори, милостивец, выпори! Только отпусти, детишки ждут!

Не поднимаясь, крестьяне, как блудные дети, окружили урядника.

– Ишь жалобят, – усмехнулся он, наступив на бредень с ещё бившейся рыбой. – Ладно, ещё раз поймаю, шкуру спущу! Ступайте, да улов заберите, чего уж теперь.

Постепенно от светлых начинаний Лангофа не осталось и следа. На крестьян по-прежнему гаркал урядник со строгими пышными усами, а они по-прежнему ломали шапки, при встрече виновато потупив глаза. И по-прежнему воровали. Всё возвращалось на круги своя. Лангоф ходил мрачный, всё чаще уезжая в Мценск. Раз в три года там устраивали дворянские собрания, обсуждали уездные дела, случалось, избирали председателя. Лангоф исправно их посещал, бывал по восемь часов в присутствии, заседая с другими членами окружного комитета. Его было не узнать: он вносил предложения, от его снисходительного равнодушия не оставалось и следа. Нельзя сказать, чтобы ему это нравилось, скорее наоборот, он находил своё занятие пустым, уверенный, что всё развивается само собой, помимо нашей воли, но в душе подчинялся тому, над чем всегда смеялся: долг превыше всего. Эта максима, вбитая с детства, коренилась глубоко, диктуя ему поведение. В конце концов, разве не все живут механически? И разве не все это ощущают? В Мценске Лангоф снимал небольшой, утопавший в зелени домик на окраине, а Чернориза, которого брал с собой, поселял во флигеле. Данила, стоя на задках кареты, неохотно сопровождал барона в собрание, ожидая потом в ближайшей чайной. Пыльные булыжные мостовые, заполненные экипажами, вселяли в него безотчётный ужас. Мир, от которого он успешно защитился в Горловке, мир, убивший его отца, оказался гораздо больше, он постоянно менял облик, горланя тысячами голосов, проникал внутрь новыми, необычными звуками, цветами, запахами, он окружал событиями, которые было трудно предвидеть, угрожающе кривляясь, гнал в маленький, тесный флигель, где можно было забыться в привычных ощущениях.

Иногда, оторвавшись от гольфа, в дворянском собрании появлялся и Протазанов. В обсуждениях уездных дел князь не принимал участия, кивками засвидетельствовав почтение, удалялся в залу для отдыха, курил, ожидая, когда окончится заседание. Постепенно зала заполнялась, и он, раскланиваясь, переходил между группками, ещё жарко обсуждавшими выступления, задерживаясь, насколько требовало приличие, щедро жертвовал на благотворительность, на больницы и школы для сербских переселенцев, а когда речь заходила о русских, вздыхал:

– О, мой странный народ!

– Богоносец, – скривился раз Лангоф.

У Протазанова мелькнуло недоумение.

– А вы, между прочим, зря смеётесь. У нашего народа есть божественная печать. Посмотрите, он недоверчив и простодушен, жесток и сердечен, своеволен и покорен, он за копейку задушит и последнюю рубаху отдаст. Кто, кроме Бога, столь же противоречив? А разве не божественно его вечное молчание? – Вынув батистовый платок, Протазанов громко высморкался, и было непонятно, говорит он серьёзно или шутит. – Наш народ груб, тёмен и зол. Но, бывает, нежен, мудр и мягок. Все эпитеты с ним, как и с Богом, несоизмеримы. Разве это не доказательство его божественности?

– К черту ваше апофатическое богословие! – поднял руки Лангоф. – Сдаюсь.

А на другой день проходивший мимо Протазанов бросил уже откровенно насмешливо:

– И как там наш богоспасаемый?

– Да уж лучше, чем англичане! – в тон ему залепил Лангоф.

Протазанов остановился.

– Что вы хотите сказать?

– Что мы лучше.

– Чем?

– Чем англичане.

Протазанов расхохотался. Глядя на него, Лангоф тоже. На их смех подошёл Неверов.

– Какой у нас все-таки ёмкий язык, господа, – кивнув ему, продолжал улыбаться Протазанов. – Давеча на конюшне обсуждали арабского скакуна, которого я купил, и один конюх так его расписывал, что другой раскрыл рот: «Да ну?» «Ну да!» – ответил первый. Второй покачал головой: «Ну и ну!» – «Вот те и ну!» – Второй ещё недоверчиво: «Ну-ну, посмотрим». – «Ну, дык, а я про что?»

Лангоф подмигнул:

– Язык, действительно, ёмкий, в этом всё дело. Нам достаточно лишь нукать да понукать.

– И поддакивать, – вставил Неверов.

Теперь расхохотались все трое.

В тот год в собрании верховодил недавно приехавший из Петербурга помещик Клюев, который как раз проходил мимо. – Как вам этот фигляр? – взяв за локоть Лангофа, отвёл его в сторону Неверов.

– Клюев?

– Ну да. Пошляк редкостный, берегитесь его.

Клюев, действительно, вёл себя развязно, обращаясь с той барской интонацией, которая свойственна недавно разбогатевшим людям.

– Откуда он?

– Тёмная личность. Говорят, удачливый биржевой игрок, из мещан, купил себе звание, но попал в какую-то грязную историю, и вот – здесь. Прошу любить и жаловать! Честолюбив до чёрта, рвётся в предводители, и кресло ниже его не устраивает.

Лангоф оскалился.

– Я его задевать не стану, но и об меня он клык обломает.

– Смотрите, я предупредил.

Неверов как в воду глядел. Ссора вспыхнула в тот же день, когда после вечернего заседания устроили бал. Лангоф скучал в компании Неверова, стоя у стены с бокалом шампанского.

– Представьте меня молодому человеку, – обратился к Неверову проходивший мимо Клюев. Он тронул шею, которую уродовал косой шрам, и уставился на Лангофа холодными, рыбьими глазами. Неверов замялся.

– Мы почти ровесники, – опередил его Лангоф, ломая взгляд Клюева. – А если вам угодно покровительствовать, выберите другого.

Глаза у Клюева сузились.

– Молодой человек изволит сердиться… Впрочем, это свойственно возрасту.

Он иронично хохотнул.

– Господа, не ссорьтесь, – нашёлся, наконец, Неверов, жестом представляя друг другу. – Это Клюев, наш новый сосед, а это барон Лангоф.

Сняв лайковую перчатку, Клюев протянул узкую ладонь. Не пожимая её, Лангоф сухо поклонился.

Заиграла музыка, едва не касаясь развевающимися платьями, рядом кружили вальс.

– Он вам этого не простит, – с горечью сказал Неверов, едва Клюев удалился. – Мстителен, как гадюка.

Предсказание не заставило ждать, сцена разыгралась за карточным столом. Лангоф выложил валета. Клюев покрыл его пиковой дамой.

– Как ваша цыганка, – щёлкнул он о стол уголком карты. – Побьёт и не охнет.