Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

– Да бросьте вы! Восстаёт свободный, раб – никогда. С ним хоть что делай, хоть кнут о хребет сломай…

Урядник заёрзал, ёжась в ухмылке.

Всем сделалось неловко. В тишине зазвенели вилки.

– А слыхали, Протазанов-то разбил у себя парк, заказал нагих богинь из бронзы, – заржал вдруг один из помещиков. – То-то мужикам будет посмешище!

Все оживились.

– Богини – то у него скоро под дождём позеленеют. Вроде как от тоски. Нет, у нас только люди могут выдержать.

– Тоску? Сам-то Протазанов от неё в гольф гоняет.

– А по-моему, лучше пить.

Звон бокалов, которые осушили залпом. Переменявший блюда Чернориз был, как всегда, угрюмо сосредоточен. Относя на кухню посуду, он ловил обрывки разговоров, из которых у него не складывалась картина. Он догадывался, что господа говорят о ему подобных, но что именно, понять не мог. Слишком отвлечёнными были их рассуждения, слишком много содержали неясных слов.

– А ну как за вилы схватятся? – вдруг донеслось из-за стола.

– Я и говорю, сечь надо, чтобы дурь из башки выбить!

Звяканье вилок, смех. И тут Чернориз увидел алое зарево, полыхавшую Горловку, гору трупов – застреленных, зарезанных, заколотых, среди которых были и присутствовавшие сейчас за столом, увидел метавшихся женщин, детей с искажёнными от ужаса лицами, увидел повешенных на разлапистом, росшем во дворе вязе, перед ним проскакали лошади с дико кричавшими всадниками, чьи сабли блестели в огненном свете, как зарницы, промелькнули бежавшие в исподнем мужики, повозки с пулемётами, гружёные барахлом телеги, дымившие паровозами эшелоны и товарные вагоны, забитые солдатами. Чернориз вздрогнул, открыв, было, рот, но смысл увиденного ускользал, не выражаясь в словах.

Помимо Лангофа, единственной, кто общался с Данилой, была глухонемая кухарка, немолодая и капризная. Стряпая, она то и дело стреляла глазами, указывая, что подать, унести, а разрезая ребром ладони разделочную доску, велела точить ножи. Когда Данила не успевал, она недовольно фыркала, точно обещая пожаловаться, но так ни разу и не собралась. Данила был доволен. В сравнении с прежней жизнью, теперешняя казалась раем. Вечера он проводил, растянувшись на постели – сложив руки за головой, смотрел в окно, где шумел ветер и в сумерках качались деревья. Однажды дверь в его комнату распахнулась. Босая, в коротком нарядном платье, кухарка долго смотрела на Данилу, потом стала медленно расстёгивать на себе пуговицы. Платье соскользнуло на пол. Данила не шевельнулся. Покраснев до корней волос, женщина, схватив платье, выскочила в коридор. А наутро, будто между ними ничего не было, они снова тёрлись спинами на тесной кухне, разговаривая глазами, составляли на поднос завтрак для Лангофа – кофейник, блюдце с гренками и яичницу.

Может, ничего и не было?

Июнь 1911

Перед грозой было душно. За яром уже полыхали сухие молнии. На поля нахлобучилось иссиня-чёрное небо, а за рекой волновалась взлохмаченная ветром степь. В глуши одна радость – теснее примкнуть к соседу, и у Лангофа собралось общество. Ярко вспыхнули десятки свечей, накрыли стол. К ночи в распахнувшемся окне появился молодой помещик, предрёкший за преферансом скорую войну.

– А что, господа, не прогуляться ли нам к реке?

Рядом, опираясь руками на подоконник, высунулся хозяин.

– Чтобы проветриться, есть сад.

– А искупаться?

В голосе зазвучали озорные нотки.

– Вода ледяная.

– Да уж, правду говорят, что русскому здорово – немцу смерть.

Лангоф звонко расхохотался.

– Ах, вот как! Поедем верхом, наперегонки. Прикажете седлать коней?

Вывалили гурьбой, прихватив бутылки.

– Что надумали?! А гроза?

– Стороной пройдёт.

– Ребячество! Вон как небо-то нагнуло!

Вдали уже молотили землю редкие раскаты грома. Поймав босой ногой стремя, Лангоф держался за луку:

– Поскачем от ворот, по сигналу.

Залаяли собаки. От ворот шарахнулись брыкастые тени. В темневшей, шевелившейся листве горловские мужики, припозднившиеся на пахоте, жадно припав к щелям в заборе, смотрели на просвечивающий насквозь барский дом с мелькавшими силуэтами. Их никто не замечал. И только Данила Чернориз, сидевший в комнате с погашенными свечами, видел, как через несколько лет они снова спалят ненавистный им дом. Крупные капли уже нехотя засевали землю, лениво стуча по крыше. Гости высыпали за ворота.

– Возьмите хоть водки для согрева!

Опустив занесенную плеть на туловище лошади, молодой помещик рванулся вперёд. Но Лангоф, привставший на стременах, догнал его у околицы. Минут пять скакали бок о бок лихим галопом. Впотьмах чуть не сиганули с песчаной кручи. Обогнув курган, возле шевелившейся опущенной в быстрину плакучей ивы соскочили со взмыленных лошадей, в одежде бросились в холодную, пенившуюся воду. Кромешную тьму полосовали молнии. Ветер уже гнал против течения мутные кучерявые волны. Подныривая под них, плывший широкими саженями Лангоф обернулся:

– На тот берег?

– Без меня, – прохрипел молодой помещик. – Возвращаюсь.

Вышли, тяжело дыша. Дождь уже хлестал вовсю, больно сёк по прилипшим рубахам. На мгновенье взглянув друг на друга, расхохотались. Лошади месили копытами чёрную жижу. Прыгнув в седло, поехали неспешным намётом, чтобы дождь смыл пот со взмокших лошадей.

За воротами множество рук схватило лошадей под уздцы.

– Ну как?!

– Живы?

– Барон был прав, пустая затея, – признавая поражение, громко сказал молодой помещик, отжимая ручейки с волос.

Затопивший камин Чернориз уже нёс сухую одежду.

После ночного купания Лангоф всё же простудился, и в Горловку, лежавшую на полпути в больницу, заехал доктор Веров. Долго выстукивал грудь, приставлял слуховую трубку, бормотал:

– Какое, однако, безрассудство, вы же не мальчик.

А потом серьёзное лицо его осветилось улыбкой.

– Ну, слава богу, ничего страшного, голубчик, до свадьбы заживёт.

– Желаете мне смерти? – хрипло рассмеялся Лангоф. – Уже есть кто на примете?

Доктор развёл руками.

– Вокруг много девиц на выданье, только посватайтесь. И для здоровья полезно. Умирают не от болезней, а от одиночества. Примите к сведению наблюдения врача.

– А что же вы сами холостой?

– Ну, у меня же служба, какая семья. Жить с сельским врачом врагу не пожелаешь.

– А с мизантропом? – скривился Лангоф.

– Бросьте наговаривать, какой из вас мизантроп. Молодой, образованный, поместье вон заново строите. За вас любая пойдёт. Чаем угостите?

Барон хлопнул в ладоши.

– Данила, самовар не остыл? – Чернориз мотнул головой. – Ну так неси!

– А он у вас неразговорчивый, – заметил доктор, когда Данила удалился. – С ним заниматься надо.

– Занимаюсь, – отмахнулся Лангоф. – Как могу. А вы собираетесь так всю жизнь в деревне и провести?