Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

1912

Лангоф трудился не покладая рук. Но дел не убывало. Казалось, их гора росла пропорционально его усилиям, чем больше он старался, тем больше их наваливалось. Весной пахали, летом чинили прогнившую запруду у мельницы, таскали брёвна из далёкой чащобы, пилили, сколачивая их после обухами топоров, а осенью, продавая урожай, отчаянно торговались с закупщиками. По воскресеньям шли в церковь, выпив самогона, делали лёгкую работу – латали упряжь или, собирая в горки, жгли палую листву. Труд Лангофа не вдохновлял. Глядя на возившихся крестьян, он думал, что работают вовсе не ради куска хлеба, а чтобы не спиться и не сойти с ума. Кто-то мечтает о лишней копейке, кто-то о прекрасном новом мире, один ставит возвышенные цели, другой приземлённые, но разницы никакой.

Деревня затихла только зимой. Завалились на печи, дымившие с утра и до вечера, прилипли к тусклым маленьким окнам, разглядывая опустевшую в метель улицу. Сугробы навалило в рост, а снег всё валил и валил, прекратившись только к Рождеству. Лангоф смотрел на низкое зимнее солнце, устало карабкавшееся на серебрившийся косогор, и чувствовал себя шахматной фигурой, снятой с доски.

1913

В этот год подошёл срок выплачивать ссуду, которую Лангоф взял на постройку усадьбы. Он всё рассчитал, сводя дебет с кредитом в толстом, потрёпанном гроссбухе, но учесть всего не смог. Случился недород. Сначала посевы сгубили поздние заморозки, ударившие хрустальной июньской ночью, а потом то, что взошло, уничтожила саранча. Она налетела из степи в ясный день, затмив солнце, тучей, ливнем, восьмой казнью египетской. Бурым копошившимся слоем покрыла дорогу, колосившиеся поля, крыши, сады, забила колодец. Щекоча, лезла в штаны, под рубахи, не давая дышать, забиралась в ноздри. Ошалевшие крестьяне давили её, смешно пританцовывая, будто подгулявшие, скользили по густому месиву. Один в отчаянии поджёг свою делянку, окутавшую соседние едким дымом. Через три часа всё было кончено. Саранча снялась, снова встав на крыло, оставила после себя остро торчавшие палки стеблей, побуревшие огороды да обгрызенную лошадиную упряжь. По-зимнему безжизненно торчали ветки голых деревьев. Ни листочка! Всё выкосила прямокрылая смерть.

– Вот же истукан! – в бешенстве заорал Лангоф, ворвавшись в комнату Чернориза. – Мог бы предупредить!

За окном свирепствовала саранча, и Данила, прижавшись лбом к раме, разглядывал облепивших стекло кузнечиков. Втянув голову в плечи, он молча повернулся к Лангофу – беспомощный, как ребёнок, на которого кричит взрослый.

«И какого чёрта я накинулся, – сразу успокоился барон. – Нашёл на кого».

Он виновато улыбнулся. А Данила развёл руками, точно говоря: «Что толку-то? Сделать всё равно ничего нельзя».

– Да-да, это как смерть, – отмахнулся Лангоф. – Думай, не думай…

«И как жизнь, – казалось, промелькнуло на бесстрастном лице Чернориза. – Так что лучше не думать».

Толкнув дверь, Лангоф погрузился в царство саранчи.

– Надо же, будто мамай прошёл, – цокал языком приехавший на другой день чиновник.

За прошедшие часы Лангоф успокоился.

– Вспоминается отчёт Пушкина, – усмехнулся он. – «Саранча летела, летела и села, сидела, сидела, всё съела и вновь улетела».

Выделенных правительством средств хватило только на закупку семян. А как прожить год? Пришлось залезать в долги. Но беда не приходит одна, банк, где у Лангофа лежали не ахти какие накопления, лопнул. Пришлось заложить имение. Лангоф стал зол на весь мир и не упускал случая ругать его устройство. В Горловку постепенно перестали ездить, и единственным из прежних постоянных гостей оставался Неверов. Был вечер, над лампой кружились комары, которых не пугал даже дым из трубок, хотя Лангоф с Неверовым отчаянно его пускали, расположившись на веранде.

– Пройдёт всего несколько поколений, и наша цивилизация забуксует, – зло пророчествовал хозяин. – Это уже сейчас видно.

– Почему? – забросил ногу на ногу Неверов.

– Ну как же, она сделала ставку на проценты, капитал. И это её убьёт! Конечно, во все времена есть хищники, которых гонит вперёд запах денег. Они думают только о наживе. Сам труд интересует их постольку-поскольку, и они легко меняют род деятельности. Однако далеко не все, работая, думают о выгоде.

– Таких большинство.

– Это вам лавочники навязали свою психологию! Просто другие остались за бортом. На фабрики не берут, нет мест, а нам твердят о правильном мироустройстве. Разве мы уже всё сделали? Чудовищно, когда здоровые, сильные люди не могут служить обществу. Нет, капитал уже сейчас тормозит развитие, что же будет дальше…

– Вы за границей Маркса начитались.

Лангоф пропустил мимо.

– Скоро мир превратится в одну бесконечную лавку. Вот когда не станет ни эллина, ни иудея! Кругом будут лишь покупатели!

– А что в этом дурного? Всё лучше нашей казармы.

Лангоф снова не обратил внимания.

– А взять литературу, создающую наши мифы? Что теперь движет её героями? Любовь? Оскорблённая честь? Ничего подобного! Всё та же страсть наживы. Банкиры делят сферы влияния, домохозяйки убивают из-за наследства. Это всё английский прагматизм. Недаром покойный граф Толстой недолюбливал Шекспира – в его пьесах только и делают, что борются за власть, мечтая о состояниях. Мы-то ещё способны на преступление по страсти, можем на дуэль вызвать или топором старуху зарубить, чтобы теорию на себе проверить, да, славяне ещё могут убивать из ревности, ненависти, из-за неосторожного слова, англосаксы – никогда. В сущности, они поголовно обыватели. У них все чувства подчинены выгоде, все отношения сведены к товарно-денежным, и скоро весь мир заразится их расчётливостью. Вон как американцы, у которых на купюрах должно быть написано: «In gold we trust».

– Сколько вы в Лондоне прожили?

– Два года. Вполне достаточно, чтобы изучить их темперамент. Они – филистёры. У них физика вместо метафизики, «как?» вместо «почему?», их бог – комфорт.

Неверов рассмеялся.

– Что же в этом дурного? Чего вы так накинулись? У вас что, англичанин женщину увёл? Расскажите это нашему англоману Протазанову! Вот кому можно позавидовать. Сухарь, педант, пусть весь мир летит в тартарары, а у него гольф с дядюшкой и неизменный файв-о-клок. Лучше, чем заниматься пустыми расчётами и болеть за судьбы человечества. – Постучав о подлокотник, Неверов выбил из трубки пепел, сунул её в карман. – Нет, г-н пророк, оглянитесь вокруг, цивилизация ещё в зародыше. Как можно гадать, что выйдет из младенца? Он, может, и не доживёт до взрослого. Ладно, пойду, мне ещё счета подписывать, хоть я и не англичанин.

Оставшись один, Лангоф долго смотрел на темневшие в саду деревья, потом принял морфий, который по случаю достал в Мценске, и кружащие над ним комары стали казаться ему докторами с нацеленными на него шприцами…