Нина Нефедова - В стране моего детства

– А-а-а… Дружнее, дети, дружнее. Иванов! Ты почему не открываешь рта?

Дела мои в школе шли хорошо. Мне уже даже нравилось, что заниматься приходится с четырьмя классами (ученик 4-го класса, наконец, появился в школе). Я, вообще, любила всегда, когда дел у меня «под завязку». Когда, как говорится, передохнуть некогда. Это наполняло меня энергией, желанием сделать еще больше, еще лучше. Вдохновляло и то, что я видела заинтересованность детей, их желание написать диктант без ошибок, решить задачку быстрее. Смущали меня только дела в 1 классе. Там, вообще, были робкие ребятишки, а один особенно. Бледный и без того, он буквально становился белым, когда я спрашивала его на уроке. Худенькие плечики его под холщовой рубашкой буквально тряслись, а руки судорожно сжимали крышку парты.

– Что с тобой, Коля, почему ты дрожишь?

Мальчик молчал, зато дружки не молчали:

– А он вас боится, Нина Васильевна! Ему дома сказали, что вы будете ему пихать в рот глину!

Вот тебе на!

– Да зачем же я буду «пихать» тебе глину в рот? Ты видел, чтобы я кого-нибудь наказывала так?

Коля молчал, казалось, никакие доводы не заставят его раскрыть рот.

– А он из скакунов, – пояснил сидевший рядом с ним мальчик, – у них в доме скакуны и скачут…

Я от удивления раскрыла рот, впервые слыша, что есть на свете такая секта. Слыхала, что есть хлысты, что хлещут себя плетьми, трясуны.

– Садись, Коля, – сказала я, не придумав ничего другого. А мальчик сел и вдруг, обхватив голову руками, захлебнулся в рыданиях. Я подняла его с места, достала из парты его букварь и, проводив до двери, сказала:

– Иди сегодня домой, а вечером я зайду к твоей маме.

Еще горше всхлипывая, мальчик поплелся из школы. Урок продолжался, дети сидели притихшие. Мне тоже было не по себе, и я была рада, когда уборщица дала звонок.

Вечером я собралась пойти к матери Коли, но Лидия Ивановна отсоветовала мне:

– Не ходите пока, они не любят этого, – имея в виду участников секты, – лучше Наталью пошлите за матерью. Пришла мать мальчика, молодая еще женщина с таким же бледным как у сына лицом и с такими же угольно черными глазами, глядевшими в сторону. Я заговорила вначале о том, что мальчик запуган нелепыми угрозами, что якобы «в школе его будут кормить глиной».

– Это все дед его страшат, свекор, боится, как бы не разбаловался… Без отца растет.

– Но мальчик очень нервный. Я слышала, у вас в доме собираются, на него это плохо действует.

– Што поделаешь, я в доме не хозяйка, всему голова – свекор. Уж вы не обессудьте, если что не так… – Явно не желая вести дальше разговор, женщина поклонилась и вышла.

– Ух, эти скакуны проклятые! – с раздражением сказала Лидия Ивановна, когда я ей поведала о своей безуспешной попытке разговорить мать ученика. – Сколько они народу посбивали с толку! Вот та же Клавдия – мать, что приходила. Какая была девка! А попала в эту семью, как подменили. Да еще что, в народе говорят будто бы свекор ее снохач. Из-за этого и сын удавился.

– Как! – воскликнула я.

– Ну, да, все хотел вытянуть Клавдию из этой трясины, сговаривал уехать куда-нибудь, да так вот не вытянул, и сам в петлю. Теперь растет парнишка без отца.

Мне стало жутко.

– Так как же можно терпеть такое? Почему никто не вмешается, поселковый совет, комсомол?

Лидия Ивановна безнадежно махнула рукой.

– А что тут ваш комсомол сделает? У нас же полная терпимость веры, хоть в церкви крестись, хоть пню молись, хоть скачи, хоть трясись. Тут сверху мера какая-то нужна… Будь моя воля, я бы этих скакунов живо за ушко да на солнышко!

– А что бы вы сделали?

– Я бы этих главных заводил в тюрьму посажала. Сиди себе в одиночке, да и скачи, сколько влезет, не смущай народ. Иной из интересу зайдет поглядеть на эти сборища. Конечно, в деревне, какие развлечения? Раз зайдет, другой раз зайдет, а потом и сам заскачет. Вроде бы сначала для смеха, а потом и во вкус войдет. Мой-то, Емельян Петрович, чуть было не заскакал, да во время одумался. Стыдно стало. Потом, правда, плел что-то насчет того, что в интересах медицины скакал, хотел-де проверить на себе психофизиологическое, – Лидия Ивановна запнулась на мудреном слове, – состояние скачущих. Даже статью посылал в какой-то журнал, только не напечатали.

Снова с неожиданной стороны открылся мне «вечный студент» Емельян Петрович. Кстати, виделись мы редко. Фельдшерский пункт, которым он ведал, находился в селе, в 4-х верстах от дома. Да не уверена я, что он обитал и там, чаще всего мотался по вызовам на своей лошаденке. Когда он (обычно вечером) появлялся в своем доме, школьной уборщице Наталье приходилось принять от него лошадь, отвести на конюшню и задать ей сена, потому что сам Емельян Петрович, будучи вдрызг пьян, не в состоянии был этого сделать. Заслышав в сенях тяжелые шаги мужа, грохот опрокинутых, разметанных по пути ведер и кадушек, Лидия Ивановна накидывала на себя шаль или пальтишко и, спрятавшись за занавеску в прихожей, улавливала момент, когда можно было выскользнуть в сени, на улицу, к соседям. Это было сделать нетрудно. Ибо пьяный муж; пер напролом в пальто, в галошах, в неизменной фуражке прямо в комнату.

– Где эта шалава? Эта потаскуха? Я ей покажу сейчас, как с молодыми… Она у меня будет знать!

Заглядывая во все углы и не найдя жены, он врывался в мою комнату, с грохотом распахнув дверь:

– Где она?

Я лежала на своей кровати ни жива ни мертва, так как не найдя жены ни под столом, ни под кроватью, он стаскивал с меня одеяло, решив, что я прячу Лидию Ивановну в своей постели.

– Пардон, мадмуазель, – говорил он озадаченно, не обнаружив жены и, прижав руку к сердцу и раскланиваясь, на цыпочках выходил из комнаты. Я вскакивала с постели и, больше всего боясь, как бы он не вернулся, придвигала к дверям этажерку, хотя понимала, что она плохая мне защита. Но хозяин обычно не возвращался. Слышно было через дверь как он, посылая проклятия «шалаве» и «потаскухе», гремел чугунками в поисках еды, жадно хлебал что-то, а потом, свалившись на диван, засыпал. Только когда начинал раздаваться храп крепко спящего мужа, тихонько открывалась дверь, и Лидия Ивановна на цыпочках проскальзывала в мою комнату.

– Дрыхнет! Можно я лягу с вами?

Я разрешала, правда, в душе неохотно, и не потому, что было тесно (кровать была широкая, с мягкой периной). А просто я боялась, вдруг хозяин проснется ночью, начнет снова искать жену и, обнаружив ее в моей постели, убьет ее и меня.

– Спите спокойно, – успокаивала Лидия Петровна, точно угадав мои страхи. – Теперь он до утра не проснется. Б-р-р – холодно! Вы думаете, где я сегодня спасалась? в школе. Выскочила босиком, мочи нет бежать по снегу, вот я и поднялась наверх в школу, бросила дерюжку возле печки, легла на нее, а ноги-то в теплую золу сунула. Только так и согрелась.