Александр Цыпкин - О любви. Истории и рассказы

По воспоминаниям Галины Ивановны Клементьевой

Вальс – чистый, юный, стремительный. Румянец, прерывистое дыхание и объятия – трепетные, чуткие, головокружительные. Первые объятия большой любви. Это вечно, как звезды и кружево снежинок в морозном воздухе, – юная девушка и молодой офицер. И вальс. Это могло быть сотни лет назад, а могло быть вчера.

Я вспоминаю свою юность, школу. Необыкновенное время, незабываемое… Да, жизнь тогда била ключом. Мы занимались в кружках, дружили, влюблялись. Мы умели работать и умели отдыхать: катались на лодках, гуляли, ездили на лыжах и коньках. Театры! Какие вещи тогда ставили! А концерты… К нам в Казань приезжали Козловский, Лемешев и многие другие знаменитые и очень талантливые певцы. Как я любила их голоса! Не пропускала ни одного концерта, ни одной оперы.

В старших классах нас разделили на две школы: девочки учились в одной, а мальчики – в другой. Заканчиваются у нас уроки, выходим, а ребята уже прибежали и встречают. Улыбающиеся, радостные лица до сих пор у меня перед глазами, будто бы я вновь и вновь распахиваю школьную дверь и солнце, ветерок, свобода и радость освещают мою жизнь.

Потом началась война… Школу я закончила в сорок втором, и мы, выпускники, все пошли на фронт, добровольно. Нам было тогда по семнадцать. И выпускной школьный бал стал для нас днем прощания – и со школой, и с юными мечтами, и с друзьями. Из моих одноклассников почти никто не вернулся с войны.

Нас ждал бесконечно долгий путь в теплушках по железной дороге, которую с немецкой методичностью уничтожали фашистские бомбы. Гимнастерка и кирзовые сапоги безжалостно напоминали об оставленном доме, о родителях.

Я попала в город Горький, который немцы бомбили и днем и ночью. Здесь мне пришлось увидеть смерть и боль. Здесь же встретила и свою любовь – посреди войны, разрухи, чада и страха – ту любовь, которая крепла в разлуке и не угасла через годы, которая победила войну и дала новую жизнь.

Взрывы, всполохи пожаров, смерть. Страшно так, что дух захватывает. Нужно бы спрятаться, забиться, как испуганный зверек, под землю, но я стою и смотрю, как завороженная, и то, что я вижу, поражает воображение.

Нас, девушек, приехавших на фронт, обучали на радисток. Мы принимали радиограммы. Я даже не знала, с кем общаюсь и кто скрывается за позывными. Меня вызывают – записываю все, что говорят, и передаю дальше. Я – только соединительное звено.

А еще мы несли дежурства: стояли на посту с винтовкой, охраняли объект. Длилось оно не так уж и долго, но времени хватало, чтобы во всех подробностях представить, как ворвется сейчас враг и пристрелит меня из моего же ружья. Или даст по голове прикладом.

А еще было страшно, когда немецкие самолеты на бреющем полете расстреливали. И здоровье я там потеряла, когда по снегу – ползком на задание. И увидела там многое, чего не забыть. До сих пор помню испуганное лицо мальчишки-солдата, который от бомбежки в землянке хотел спрятаться, а снаряд ту землянку на куски разнес… Было и такое, что прямо на тебя бомба летит, думаешь: все, конец, а она и не взорвалась. Разве же можно словами рассказать, что в такой момент чувствуешь?!

Но я не жалею, что попала на фронт. Именно здесь я встретила Илиодора, начальника связи тринадцатого отдельного зенитного дивизиона. Он учил нашу группу на радистов. Мы полюбили друг друга. Это было светлое, чистое и радостное чувство. Ему – двадцать один, мне – семнадцать…

Поскольку большинство домов было разрушено, наша воинская часть располагалась в основном в землянках. Один уцелевший дом стал нашим штабом, а для девушек-радисток – и школой, и местом работы. Здесь же нам отвели большую комнату под спальню. В конце этой комнаты отгородили закуток, где мы могли потренироваться на рации.

Бывало, лягут уже все спать, а Илиодор тихонечко пройдет в комнатку для занятий и ждет, приду я на свидание или нет. Мы сидели с ним по полночи, разговаривали, моя рука – в его руке. А как-то раз он подошел ко мне и говорит: «Пока есть время, пойдем потанцуем». А мне скоро на дежурство, надо бы поспать… Но где уж там! Наш клуб занимал самую большую землянку. Илиодор включил музыку, и я стала учить его вальсу…

Они кружились по крохотному «залу», и не было на ней шелковых бальных туфелек, отбивающих волнующий ритм по паркету. Военная форма, кирзовые сапоги, сырой пол землянки… Но они умели любить, умели радоваться… и танцевать под фейерверк боевых снарядов.

Ну а потом пришла я на дежурство, села, поставила рядом винтовку. Спать хочется… Винтовка рядом, держу… и снова – вальс…

– Логинова! – Перед сонными глазами постепенно проявился начальник штаба.

– Извините, пожалуйста!

Ну, в общем, отругал он меня, и стала я ждать наказания. А начальник штаба и Илиодор очень дружили, да и жили в одной землянке. Уж мой сон на посту они между собой точно обсудили. Месяц прошел, наверное, когда Илиодор решил спросить у своего соседа: «Ты Логиновой наказание какое-нибудь придумал? Нет? А надо». В результате за тот сон на посту мне назначили два дежурства на кухне.

В 1943 году, когда я окончила курсы радистов и стала практически профессионалом, меня перевели в Харьков. Было очень грустно и страшно расставаться, ведь мы не знали, увидимся ли снова.

В Харьков мы входили вместе с солдатами-освободителями. А оставшиеся в живых немцы прятались в полуразрушенных, заброшенных домах. Еще долго на улицах города раздавались выстрелы. Именно там я получила ранение, перенесла четыре операции, да и сегодня к непогоде рана эта болит.

У нас в части были девочки, которые очень хорошо пели, иногда затянут так тихонечко: «Мне в землянке холодной тепло от твоей негасимой любви…» И перед глазами у меня – вновь тот вальс в землянке, и слезы – по щекам.

Девушек демобилизовали раньше. Я вернулась домой, поступила в университет. Как и до войны, мы ходили в театр, на концерты. Люди умели радоваться в те годы вопреки всем невзгодам, ведь кто-то остался без дома и вынужден был строить себе землянки, кому-то совсем нечего было есть, многие лишились близких… А что?! И в землянке можно свадьбу на весь мир устроить, потому что конец войне, жизнь продолжается!

И вот как-то раз в сорок шестом году мы с подругой пошли в ЦУМ – огромный такой, людей много, шумно… Я поворачиваю голову – а там Он. Мы просто стояли и смотрели друг на друга на расстоянии. Потом подошли близко, а глаз от глаз все не отвести и слова не вымолвить. Подруга моя не поймет, в чем дело. А вокруг нас уже толпа стала собираться – многие улыбались, а кто и плакал.

Илиодор демобилизовался только в 1970 году. А поженились мы в 1947-м. Я была тогда в обыкновенном белом простеньком платье, обыкновенных туфельках. Зашли в ЗАГС и вдруг – такой ливень! Гроза, молнии… Женщина, которая нас расписывала, сказала: «Это к счастью. Вы будете долго жить вместе».