Михаил Дмитриев - Цель – Мавзолей и далее… Из морока постмодернизма в окопы Донбаса

Большевики сами регистрируют основной элемент ленинской психики, который неуклонно побуждал его подговаривать и толкать на смерть других, а самому скрываться в наиболее безопасных местах. В их издании «ко дню пятидесятилетия В.И. Ульянова» мы находим подробности конференции в Циммервальде, состоявшейся 9-12 сентября 1915 года. Ленин призывает к немедленной вооруженной борьбе, большинство не соглашается. В разгаре дебатов немец Ледебур упрекнул Ленина в призыве к гражданской войне, находясь за границей. Ленин ответил: «Когда придет время, он сумеет быть на своём посту и не уклонится от тяжёлой обязанности взять власть при победе». Так, в 1920 году, приспособляя прошлое, большевики объясняли хроническое дезертирство Ленина с театра гражданской войны. В 1917 году, после июльского восстания, он бежит, бежит опять один, если не считать Зиновьева, имя которого в самой партии было синонимом трусости. «Вы помните, – говорит в 1924 году Иоффе Троцкому, – каким выглядел тогда Ленин: бледный, насмерть перепуганный. Он сидел и даже слова не мог произнести. Чем больше я думаю, тем больше прихожу к убеждению, что он был редкий трус. Таков был вождь, который бежит, бросает своих в критическую минуту, но что особенно поразительно, – «слова не мог выговорить» – «для великой цели».

Потом он начинает осторожно возвращаться. Когда? – через три месяца – 7 октября, после того как Троцкий, отбыв тюрьму успел стать 25 сентября во главе Совета солдатских и рабочих депутатов и привести к присяге весь гарнизон.

Как возвращается Ленин? – После 7 октября по ночам, по квартирам у Каменева, у Суханова и у других на Выборгской стороне.

В каком виде? – Загримированный: «седенький, под очками, – не то учитель, не то музыкант, а может быть букинист», – так описывает Ленина, изменившегося под гримом до неузнаваемости, один из его сотрудников того времени. Нужен ли был этот маскарад, когда опасно было находиться в офицерских погонах?

22 октября после митинга в народном доме «компания уже, в сущности, выиграна», – пишет Троцкий. 23 октября на сторону большевиков переходит Петропавловская крепость.

В ночь с 23 на 24 октября в Смольный институт пробирается загримированный Ленин под защиту пушек, ружей и пулемётов. Там ему будет безопаснее, чем где-либо. Только 26 октября он появляется на широкой публике «после победы».

Нам остается лишь установить особенность Ленина, так резко его отличающую от всех революционеров всех революций, – отсутствие жертвенности.

Политического деятеля двигает на риск идеал, сознание необходимости жертвы для общего блага. Мы можем констатировать, что никаких чувств, превалирующих над животным инстинктом самосохранения, у Ленина не оказалось. В трудные минуты он прежде всего бежит один, бежит молча, бросает своих без указаний. Значит, весь его психический комплекс оглавлял личный элемент животного инстинкта самосохранения. Столь ярко развитый и превыше всего поставленный, этот личный элемент представлял начало и конец его психологии.

Если выписать известную формулу, выдвигаемую научной психологией, а именно: «Активный идеализм неизменно приводит к жертвенности» и попробовать подставить в неё коэффициенты Ленина, то мы приходим к следующему выводу. Первая предпосылка налицо: активность несомненная. Результат – жертвенность нуль – не достигнут. Отсюда вторая предпосылка – идеализм – подводится под сомнение.

Ленин чужд идеалу, как производной чувства; именно в этой области вообще, кроме чрезмерно развитого чувства страха, Ленин не даёт ни одного признака: у него не было склонности к изящным искусствам – музыке, живописи, изящной литературе; ему недоступен целый мир симпатических переживаний, который ведёт к облагораживанию духа. Он не поднялся даже до любви к рабочему, которая могла бы привести к героизму.

Ленин – не легенда, одухотворённая подвигом; он и не фанатик, именно не фанатик, потому что понятие о фанатизме подразумевает наличие идеала и жертвенности. Нельзя определить Ленина как фанатика, который ни перед чем не останавливается для достижения своей цели. Нет! Останавливается: он не хотел и не мог принести в жертву собственной жизни. Он и не мог стать фанатиком. Тогда, может быть, маньяк? Тоже далеко от истины: маньяк упрямо преследует свою навязчивую идею, а Ленин был жестоко упрям, не переносил чужих мнений, по поводу чего они ни высказывались бы, а не в одной политике. Завистливый до исступления, он не мог допустить, чтобы кто-нибудь, кроме него, остался победителем. Жестокое и злое проступало в нём, как в любом споре, так и в игре в крокет или шахматы, когда он проигрывал. Проявить независимость, поспорить с ним о чём угодно или обыграть его в крокет – значило раз навсегда приобрести себе врага в лице Ленина.

«Ленин не стеснялся оскорблять в печати людей, политические партии и даже целые народы. Немецких социал-демократов – К. Каутского, Ф. Шейдемана и П. Леви – называл «навозные кучи». Членов Армянской социал-демократической федерации – «подонками женевского болота!» На лидера Социал-демократической партии Швейцарии Гримма он навесил ярлык «подлец»; Троцкого называл «пустозвоном», «иудушкой», «мерзавцем»; Плеханова – «свиньей»; Горького – «телёнком»; «Бундовцы» были у него «проститутки», «тупицы», «дурочки» и «идиоты»; «Глупый народ – чехи и немчура», – писал он матери из Мюнхена в феврале 1901 года».

Полемизируя в печати со своими политическими противниками и оппонентами, Ленин часто употреблял ругательные слова, за что не раз получал замечания от издателей и вынужден был их «смягчать, а равно и неприличные выражения».

Но, захватив власть, он беззастенчиво «выплеснул на страницы печати всю свою «культуру». Читателю небезынтересно будет познакомиться с лексикой Ульянова-Ленина. Вот краткий перечень любимых определений, составленных на основе всего лишь трёх томов его собраний сочинений: «балбес», «банда», «болтун», «вор», «говно», «гад», «гадкий», «горлопан», «глупый», «гнилое яйцо», «грязный натуришка», «дурочки», «жулик», «зад», «зверь», «зверёк», «идиоты», «иуда», «клеветник», «кляузник», «лакей буржуазный», «лиса», «лошадиный барышник», «лжец», «мародёр», «мерзавец», «мещанская сволочь», «мошенник», «мракобес», «моськи», «негодяи», «навозные кучи», «олух», «осёл», «оппортунист», «палач», «пакостник», «паскуда», «паразит», «помойная яма», «поганое стойло», «подонки», «пошлый болтун», «пошляк», «презренные дурачки», «проститутки», «прохвост», «прихвостень», «ренегат», «самодур», «свинья», «собака», «сволочь», «спекулянт», «старые бабы», «торгаш», «труп», «трус», «тупица», «тупоум», «учёные дураки», филистёр», «хам», «шалопай», «шарлатан», «шантажист», «шайка», «шовинист», «штрейкбрехер», «шуты гороховые», «щенок»… – вот каков лексикон литератора.