Ольга Рожнёва - Небесные уроки

Тётка Дарья кричит:

– Гоняйте корову, гоняйте! А то издохнет, как пить дать издохнет!

Таля схватила палку и стала гонять корову, бьёт Зорьку и плачет. И корова плачет. Кое-как стала по двору ходить.

Дарья прибежала, кулаком живот корове массирует. Дед принёс верёвку толстую, пахучую, дёгтем смазанную, в рот корове засунул – слюна пошла, жвачка потихоньку стала восстанавливаться – всё дед знает, не только про лошадей, но и про коров.

А Таля всё Зорьку гоняет, палкой по спине охаживает. Та шибче стала ходить, газы отошли потихоньку, спал живот. Так и спасли корову.

В сенках курица-наседка на корзине. Вот-вот должны вылупиться жёлтые смешные цыплята. Таля ждёт не дождётся, а цыплят всё нет. Тогда она берёт большую корзину в руки. Курица бьёт крыльями, клюётся, слетает с насиженного гнезда, истошно кудахтая, и девочка с трудом заносит корзину в избу через высокий порог.

– Толку с тебя нет никакого, – по-взрослому ворчит на наседку Таля. Трогает пальцем печку – тёплая. Ставит корзину на печь:

– Так-то вернее будет! Давайте, цыплятки, вылупляйтесь!

Через час с огорода возвращается мамушка:

– Ах, ты окаянная, всех цыплят загубила! Никто теперь не вылупится!

Таля весь вечер рыдает так горько, что её не решаются наказывать – сама себя наказала.

Зато через пару дней мамка гоняется за ней с веником. А дело было так. В обязанности Тали входит напоить поросят. Уходя из дому, Полина напоминает:

– Доча, напой скотинку!

«Сначала искупаюсь», – думает Таля.

Маленькие загорелые ступни отбивают дробь по горячим камушкам. Донское раскалённое солнце, тёплая речка, дети, гуси – всё намешано, и ты – бултых туда! Мокрые тугие косички бьют по плечам, капли воды дрожат на коже, а в них переливается радуга. Счастье, абсолютное счастье! Она так ясно, так отчётливо чувствует себя живой, сильной, такой же живой, как это солнце, и высокое голубое небо, и жаворонок, что заливается от радости бытия в вышине.

Два часа пролетают незаметно. Уставшая, возвращается домой, а навстречу летит дикий охрипший крик жаждущих поросят, уже обезвоженных, чуть не погибающих. Таля бросается их поить, а они всё орут возмущённо. Мамка возвращается и хватается за веник, гоняется за дочкой по двору:

– Что ж ты скотину-то чуть не загробила?!

Вечером деду:

– Диду, мамушка меня веником била!

– Что ты врёшь! Я тебя даже не догнала!

– Доченька, да разве ж можно дитё веником бить?!

И дед гладит правнучку по русой головке. Таля снова счастлива.

Вася, старший брат, с Талей почти не общается, у него свои друзья-казачата, он уже ходит с нагайкой, посещает «беседы», игры-тренировки, урочище. Они с сестрёнкой живут в разных мирах.

У Тали есть подружки-соседки, но все старше, чем она, кто на год, кто на два. И вот они идут в школу, которая устроена в доме обер-офицерской жены, Лукерьи Петровны Пышкиной, а Талю не берут: маленькая ещё, подрасти годок.

Лукерья Петровна – строгая, учит пятнадцать девочек Каменки азбуке, арифметике, Часослову, Псалтири. Она уже научила нескольких маленьких казачек читать и даже писать, а это для каменцев верх успеха в обучении.

День Таля просидела одна, второй, на третий день, с утра пораньше, тихонько собралась в школу. А что с собой взять? Нужно чем-то задобрить учительницу и подружек! Таля осторожно, потихоньку от мамки достаёт из-за печки большую холщовую сумку. Думает. Думает. Ура! Придумала!

Бежит в сад и наполняет сумку доверху спелыми жёлтыми грушами. С трудом тащит сумку за собой.

Заходит раньше всех в класс и всем входящим даёт подарок. Что ты, Таля, разве можно в школе есть груши?! А они такие сладкие, сочные, сладкий сок стекает по пальцам. Ах, и вкусные! Входит Лукерья Петровна – и Таля протягивает ей самую большую грушу. Учительница хмурит брови, но груша такая солнечная, такая сочная…

Урок сорван, но, к удивлению мамушки и деда, тётка Лукерья разрешает девочке приходить в школу, и Таля учится вместе с подружками читать и писать. Хорошо, когда у тебя растут в саду такие вкусные груши!

Жизнь Тали вся проникнута молитвой: молится мамушка, дед часто читает Псалтирь. Таля дремлет и, приоткрыв глаза сквозь сладкую дрёму, видит и слышит: уютно горит лампадка, а дедушка – неторопливо перед божницей наизусть:

– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господни воля его, и в законе Его поучится день и нощь. И будет яко древо, насажденное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое…

И снова сладко спится Тале.

Помолится дед, выйдет на двор, обязательно навестит Топаза. Старый стал конь, а взял Фёдор его жеребёнком. С рук кормил, как за ребёнком ходил, вот и вырастил: не конь, а чудо! Драгоценность! Топаз и есть…

Были у Фёдора и другие кони: в четыре года посвятили его в казаки, посадили на лошадку, дали в руку шашку. Но таких, как Топаз, у него не было. Породистая голова с широким лбом, шерсть короткая, нежная, шелковистая, сам золотисто-рыжий, а грива и хвост чёрные.

А уж умный вырос! Преданней любой собаки, вернее верного товарища, никому, кроме хозяина, в руки не давался, понимал с полуслова, почти как человек. Укрытый в лесу или балке, ждал сигнала, отзывался на свист и стрелой летел к Фёдору. Ложился и вставал по команде, шёл за хозяином в огонь и воду, в сабельном бою кусал и лягал коня врага.

Ах, эти казачьи кони – неприхотливые в корме, умеющие выкапывать траву из-под снега, выносливые, подвижные, сильные, преданные, они не отходили от раненых или убитых хозяев на поле боя. В смертельной схватке, окружённые врагами, в свои последние минуты, казаки сбатовались – укладывали верных коней кругом и из-за них отстреливались.

Конь сопровождал казака всю жизнь: от детской мечты о собственном скакуне до дряхлого друга под седлом, что поведут за его гробом в старости.

Фёдор заходил в конюшню к Топазу, подкидывал сена, гладил умный широкий лоб. У Топаза были большие карие глаза с продолговатыми зрачками, и когда-то в них отражались облака, и солнце, и вся степь. Горьковатый степной воздух бил в лицо, под копытами дрожала земля, и звёзды ярко сверкали в небе, стоило чуть отойти от ночного костра. И ночь казалась долгой-долгой, а молодость бесконечной.

Фёдор дрожащёй рукой вытирал слезу, текущую по морде коня, и чувствовал, как у самого катится непрошеная влага по дряблым щекам: как быстро прошла жизнь!

В Каменке беда – взбесился Туман, собака старого Ефрема. Сначала не отходил от хозяина, лизал руки, лицо, потом стал беспокойным, отказался от еды, стал есть несъедобную дрянь, как будто сошёл с ума. И когда у Тумана начались спазмы и он не смог пить воду, а вместо хриплого лая завыл – Ефрем застрелил верного пса.