Виктория Волгина - В чужом пиру

Потрясённый когда-то маточными фокусами рассудок папы твёрдо ассоциировал шейку именно с этим органом. Услышав папу, Лера и вовсе припала к земле.

– Ох, что я говорю, – покраснел папа, – я хотел сказать шейку бедра!

По щекам Леры текли слёзы. Хорошо, если папа принял их за слёзы боли. Несмотря на ушиб именно бедра, Лера смеялась до самого дома.

Но не только смешное случалось в посёлке. Здесь были и свои страшилки. Жил в одном доме с семьёй милиционер неизвестного ранга. И было его любимым развлечением после службы, подвыпив, выгонять прислугу ночью из постели и ставить их к стенке под ружьё. Смертельно перепуганные люди, в основном молдаване и украинцы, застывали на всю ночь у стены и никому не жаловались. А кому жаловаться, если над ним издевался страж порядка? Наутро они бесследно исчезали, не взяв расчёта.

Подступало лето, и первый этап Лериной работы заканчивался: Дашу на всё лето отправляли к бабушке, а Лера на всё лето уезжала домой, до осени. Другие няни тоже разъезжались с детьми, кто куда. Леся с мальчиком уезжали в Черногорию, где у его родителей был дом. А Леру ждала радость встречи с дочерью, родными, друзьями, урегулирование бытовых проблем, отдых на любимой реке, вообще – отдых.

Загорелая, отдохнувшая Лера в начале сентября вновь вернулась в Подмосковный посёлок. Когда съехались все, Лера, увидев Лесю, сразу поняла – у неё что-то произошло. Она стала ещё красивее и одухотворённее, но яркие глаза её были больными.

– Леся, что-то произошло? – спросила Лера.

– Расскажу. Потом, – ответила Леся.

И рассказала. В Черногории их соседом оказался молодой серб, вдвое моложе Леси – черноглазый, обаятельный. Лесе даже в голову не приходило думать о чём-то «таком». Улыбалась ему из вежливости, иногда разговаривала – он понимал русский. Но потом она стала постоянно ловить на себе его взгляд – мягкий и как бы любующийся.

– Ну что же он на меня так смотрит? – недоумевала вначале Леся. Она уже основательно забыла, что она женщина и всё ещё красива.

– Может, он ненормальный или извращенец? – стала она думать потом. А он искал с ней встреч и всё смотрел своим тревожащим взглядом. И в Лесе что-то отозвалось на этот взгляд.

Однажды вечером, когда ребёнок спал, он постучался к ней. Два месяца длился их тайный роман, и Леся разорвала душу надвое, когда уехала с ребёнком в Москву. Она до сих пор ощущает на лице этот флёр его любующегося взгляда, он не стёрся, и этот флёр ощущают другие мужчины, заглядываясь на неё.

– Зачем нужна была эта встреча?! – спрашивала Леся Леру. – Зачем мне дали понять, что душа моя, её женская суть, ещё жива?! Это такое печальное открытие. Днём ещё можно жить – суета, работа… Но вечером, когда возвращаюсь на квартиру, от тоски по нему некуда деться. Тогда я забираюсь с ногами в кресло, стискиваю зубы, вцепляюсь в волосы и отчаянно мотаю головой влево – вправо, сквозь слёзы повторяя как заклинание: «Я забуду тебя! Я забуду тебя…» Но он звонит и не даёт забыть, и опять по вечерам эта мука. Я могу взять неделю отпуска и полететь к нему. Но зачем?.. Продлить муку? Разбить голову о тупик?

И Леся в свой недельный отпуск, скрутив всю себя в бараний рог, улетает с дочерью в Турцию, где боль её чуть-чуть отпускает. И она возвращается с рождённым там стихотворением. Лера читает его и говорит:

– Я ведь тоже написала одной своей знакомой подобное, у неё была похожая история.

Лере понравится Лесино стихотворение:

– Сейчас, – говорит Леся, – спустя три месяца, боль притупилась, «печаль моя светла», и сердце переполняет чувство благодарности. Я всё-таки позвонила ему и сказала:

– Спасибо тебе за всё, дорогой мой: и за боль, которая была радостью, и за радость, которая была болью, а всё вместе было счастьем…

Я теперь думаю: два месяца счастья Бог послал мне за всё моё тридцатилетнее несчастье… Что ж, может быть, и это немало…

Начало второй осени у Марины порадовало Леру тем, что у Даши случился период «болдинской осени», в том смысле, что на Дашу буквально напал рисовальный ажиотаж. Спровоцировала его, конечно, Лера. Однажды дождливым октябрьским днём она спросила Дашу:

– Будем рисовать?

– Будем! – обрадовано закричала Даша.

Рисовать было что, даже не выходя из дома. За одним окном дикий орешник хлопал под ветром своими длинными желто-зелёными ладонями, и голая бузина рядом – дерево Лериного детства – оставшимися гроздьями ягод пыталась выдать себя за рябину. Это уже был сюжет.

В другое окно хорошо был виден удивительный куст. Летом он был куст как куст – зелёный, обыкновенный. Но осенью он расцветал, просто вспыхивал всеми оттенками розового и желтоватого. Он вызывал у Леры ассоциацию с пылающим библейским кустом, предвещавшим глас Господень… Куст тоже был запечатлён.

Даша рисовала весь день, и следующий, и следующий… В общем, за неделю было сделано около ста рисунков. Конечно, темы предлагала Лера и тоже рядом рисовала. Но Даша рисовала по-своему, необычно и ярко. Осенний лес она, например, подглядывала у Леры, но у Леры лес был обыкновенный, а у Даши – сказочный, с зелёными, красными, изумрудными, фиолетовыми деревьями. Весь спектр красок был на Дашиных осенних листьях. Лера всегда обожала детские рисунки за их примитивизм. И очень любила художников-примитивистов.

Ещё месяц рисовала Даша, к зиме этот азарт пошёл на спад. Потом был период лепки, Даша лепила персонажей из мультиков – лепила также ярко и своеобразно, как и рисовала.

Был у Даши ещё один, к сожалению, преходящий талант: она была великим мастером неологизмов и смешных выражений, что доставило Лере немало весёлых минут. Лера с Мариной записывали все её перлы, Лера делала потом огромные плакаты с её выражениями, и гости смеялись, перечитывая их.

– Что же это такое? У меня всё понос и понос (насморк).

– Всё, конь больше не будет игогочить!

– Когда кукушка будет кучать?

– Не надо отрублять принцу голову!

– Я тоже испеку торт из бездэ!

– Пусть Соню закуют в цепи, а меня не надо закуять!

– Я как маму услышала, так вся дыбом встала!

– У папы от удивления глаза полезут набекрень!

– Смотри: луна закаталась!

– У меня сейчас ноги затикнут (затекут)!

– Не надену носки, буду бегать босонатая!

– Джека вырвало. Я свидетельница рвани!