Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

В чём проявлялась, вообще и в частности, культура их, этих гостей?

Ну, например, такое слово – туалет, в значении места, где осуществляют естественную надобность, я впервые услышал исключительно от них. Все же мои непосредственные родственники, а также и вообще все другие люди, которых я знал, называли это место уборной, независимо от того, где оно, место это, находилось: в городе или деревне; то есть, туалет, находившийся в их московских коммунальных квартирах, и туалет, находившийся на земле, в сельской местности, – на территории дачного земельного участка или на крестьянском подворье.

Далее. Если они, эти упомянутые гости, находясь в доме у прабабушки, сидели за столом во время еды, то от них можно было услышать следующие речи: «Юля, передай мне, пожалуйста, хлеб», «Миша, пожалуйста, подай сахар», «Михаил Семёнович, вам не трудно передать колбасу?»

Мои близкие и ближайшие родственники вели себя, в той же ситуации за столом, иначе, проще, грубее, хотя и естественнее: они не просили кого-нибудь – передать им что-нибудь из съестного, располагавшегося на столе, но, привставая со своего места, сами брали то, что им было необходимо. Если же дотянуться до какого-нибудь, ну, так сказать, блюда они не могли, то без слова «пожалуйста» – просили передать его, как правило, обратившись к своим, а не к данным гостям. Вообще гости эти, быть может, вели себя у себя дома – и также просто, незатейливо да маловежливо; об этом сказать определённо – я не могу, бывая у них в гостях очень и очень редко, по какой-то, мне не ясной, не запомнившейся причине.

Дальше. Одежда. Одежда на гостях, о которых здесь речь, была также – не лишь бы какая, но соответствовала времени года, погоде, моде и цели, для чего она, одежда, была предназначена. Помимо же того, что она была на них летняя, в основном светлых тонов, модная, она была у них ещё и трёх видов: отдельно – выходная, поскольку приезжали они, во-первых, в гости, так сказать, к прабабушке, а во-вторых, – на вечер субботы и день воскресенья, отдельно – дачная да отдельно – для загара и купания. В данном плане заметно – заметно щепетильными была молодёжь, трое студентов.

Ну а мои близкие и ближайшие родственники, приезжая к прабабушке на вечер субботы и день воскресенья, бывали одеты обычно в повседневную одежду; отдельно дачная одежда – мало у кого была у них. Мама и баба Клава, приезжая в Богачёво, носили там сарафаны, Юрий, дядя мой, – модную по тем временам косынку на голове; похож он был в такой косынке на пирата. Другая одежда на Юрии и других прямых моих родственниках мужского пола была просто домашней, а не дачной. В верхней части тела они носили в Богачёво майки белого цвета, в нижней – шаровары и старые, которые уже можно не гладить, брюки. Если же всё же сказать про прабабушку, то она в летнюю пору носила в доме и в саду – огороде домашний халат. Отдельно – для загара и купания одежды у моих прямых, непосредственных родственников – вообще ни у кого, насколько я припоминаю, не было. Баба Клава и дедушка – солнечным, замечательным летом 1956-го года – не загорали, да и не купались, стесняясь, быть может, своего не молодого уже тела, а может – ленясь, по возрасту, находить на это дело время. Скорее всего, обе эти причины мешали им загорать и купаться. Впрочем, такая одежда – отдельно для загара и купания – могла у них где-то и покоиться, оставшаяся от тех ещё времён, когда они были молодыми. Ну а мои родители, а также Юрий, приезжая в Богачёво, купались и загорали буквально в нижней нательной одежде; отец – в трусах, мама – в трусах и бюстгальтере, Юрий – тоже в трусах, но отдалённо напоминавших собой плавки: перед тем, как купаться, ну а потом уж обычно и загорать, он, сняв брюки или шаровары, – что было одето на нём на тот миг, – начинал закручивать в наружную сторону материю трусов – в области резинки, – закручивать одновременно с правого и левого боков; его трусы начинали быстро укорачиваться и облегать тело, превращаясь отсюда в какое-то подобие плавок. О Валентине (Ивановиче), другом моём дяде, я ничего не могу сказать, не помню – какой он располагал тогда одеждой, ибо летом 1956-го года он почти совсем не ездил в деревню Богачёво, проводя где-то свободное своё время в компании друзей, москвичей, среди которых была его будущая супруга.

Итак, была суббота. «Ожидал» гостей и кот прабабушки, Барсик. Вспрыгнув на лавочку, которая стояла в саду, вкопанная в землю, он стал, если можно так выразиться, прихорашиваться, умываться, тщательно вылизывая языком – куда он мог им достать – всё своё тело. Рыльце же и голову свои кот также не пропустил: вначале усердно вылизал языком одну из передних своих лап, а потом ею принялся «умывать», прихорашивать морду свою и голову.

Находясь в данное время на улице, – в саду – огороде у прабабушки, – я стал наблюдать за Барсиком. Совсем рядом, опять занимаясь огородничеством, работали баба Клава и её свекровь (прабабушка).

Разогнувшись от работы своей и взглянув на меня и Барсика, прабабушка сказала:

– Гостей намывает.

– Как это намывает? – спросил я.

– Гости, значит, прибудут. Вот он и намывает их, прихорашивается. Клавдю́шк, надо бы нам за шишками сходить для самовара, – обратилась она к невестке своей, моей бабушке, бабе Клаве.

– Пойду взгляну, сколько время, – сказала баба Клава и пошла в дом.

Я подсел на лавочку к Барсику и, привычно взяв его на руки, стал его гладить рукой. С Барсиком мы были, так сказать, друзьями. Я его частенько подкармливал, в большинстве своём, молоком, коего всегда было достаточно в доме у прабабушки: оно в нужном количестве покупалось или в колхозе, на скотном дворе, или у местных деревенских жителей, содержавших у себя на дворе дойных коров. Частенько Барсик ночевал со мной, лёжа у меня в ногах поверх одеяла. Иногда, ну, вероятно, ради забавы, я пытался укладывать его под одеяло с собой, – головой, рыльцем его – на подушку. Но он каждый раз нетерпеливо вырывался из моих рук и спрыгивал на пол.

Поглаживая Барсика, я ради интереса взглянул ему в уши. Они были чистыми. Я удивился. Например, у Юрия, тогдашнего семнадцатилетнего юноши, уши были, правду говоря, всегда в сере.

Решив заглянуть глубже в уши коту, я догадался вывернуть, так сказать, наизнанку наружную часть какого-либо из ушей его, понимая и чувствуя, что это ему будет не больно. Временно укоротив пальцами – приблизительно в 2 раза – одно из ушей кота, которое от действия моего приняло ещё и очень смешную, очень забавную форму, я заглянул в самую глубь изучаемого уха. В принципе это ухо было и тут чистым. Вернув его в исходное положение, я надумал – уж для полной ясности для себя – заглянуть также и во второе ухо кота. Вывернув его таким же образом «наизнанку», я убедился, что и оно в основном такое же чистое.