Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Не став дожидаться, пока я верну в первоначальное положение второе ухо, Барсик сам, собственными усилиями сделал это: два – три раза резко, как-то быстро, коротко, дёрнув своим вывернутым, так сказать, наизнанку ухом. Очень забавное действие это кота, я решил посмотреть ещё, а для этого опять, на сей раз уж чисто для забавы, я вывернул «наизнанку» наружную часть одного из ушей кота.

Барсик нетерпеливо, точно таким же резким, отточенным движением вернул ухо в первоначальное, правильное положение.

– Ему это не ндравится, – глядя на меня, сказала прабабушка.

Не находя для себя уж ничего интересного – находиться у меня на коленях, кот спрыгнул на землю и, вероятно, недовольный, не спеша пошёл прочь.

– Четверть первого уже. Умываю руки, – выйдя из дома, объявила баба Клава и, подойдя к деревянной бочке, полной воды, принялась мыть руки в ней. Последовав примеру своей снохи, прабабушка тоже подошла к бочке и занялась тем же делом.

Спустя минут 40, мы втроём – прабабушка, бабушка и я – были на месте. В леске у железной дороги, куда мы пришли, под елями и соснами было множество шишек. Под них, под эти шишки, мы прихватили с собой среднего размера холщовый мешок. Тару эту мы наполнили шишками, можно сказать, играючи. Шишки были все сухие, невесомые, и даже мешок их, несомненно, весил немного. Прабабушка одна могла, без преувеличения, взять его себе на спину и отнести домой, как заправский деревенский житель, каким она и была к 1956-ому году. Бабушка, баба Клава, тем более могла это сделать: закинуть мешок на спину и отнести на двор своей свекрови, но, я так думаю, манерничая, – не стала.

– Вдвоём понесём? – тогда спросила прабабушка сноху.

Баба Клава утвердительно кивнула головой. И, взяв этот лёгкий мешок за противоположные концы, они пошли к дому, назад.

Не обременённый никакой ношей, радостный, я побежал впереди них. По дороге несколько раз останавливаясь и поджидая, пока прабабушка и бабушка неторопливо догонят меня, я, так сказать, по мере моего роста, стал заниматься разглядыванием местности, по которой мы так двигались. Лесок при железной дороге довольно быстро сменился длинной тропинкой, по одной стороне которой, на всём протяжении её – в один ряд густо росли высокие кусты акаций, по другой стороне находилось поле, на котором росла то ли рожь, то ли пшеница, то ли овёс; сейчас уж, конечно, не помню, что на нём, этом поле, было.

Поле было огромное, колхозное. Даже когда тропинка закончилась, и под прямым углом к ней пошла грунтовая просёлочная дорога, в частности, соединявшая железнодорожную станцию с деревней Богачёво, то оно, это поле, было широко-прешироко раскинуто и по одну, и по другую сторону от дороги. Не так далеко, за полем, виднелась деревня Богачёво. На полдороге к ней, над полем, высоко в небе, мельтеша крыльями, как бы повисши в воздухе, пела свою радостную песнь какая-то птица; позже я узнал, что то́ был жаворонок.

По возвращении назад мы стали обедать. Потом уже не шутя стали ждать гостей, часто подходя к изгороди в том месте, где она «смотрела» в поле, за которым находилась железная дорога, – и, всматриваясь в направлении железнодорожной станции и просёлочной грунтовой дороги, по которой мы только что двигались сами. Кстати, железнодорожная станция, а будет правильнее сказать, полустанок, года через 2 был перенесён метров на 800 дальше от Москвы; и ещё: последний имел уже железнодорожную платформу, то есть люди выходили здесь, на полустанке, не на землю, а удобно – на известную, достаточно высокую площадку. От нового полустанка до деревни Богачёво шла просто тропинка полем.

Первым из Москвы приехал Юрий, потом обособленно – мой дед, Иван Иванович, за ним родители мои – отец и мать. Остальных гостей мы уже не встречали с таким повышенным вниманием (ожидая у изгороди). Однако всякий новый приезд на участок прабабушки очередных гостей нам был, хорошо помню, очень приятен. Самостоятельно входя через калитку и попадая в сад – огород, они неожиданно появлялись перед нами, неся в руках не пустые, не многочисленные сумки. После взаимных чистосердечных приветствий, почти тут же началось приготовление стола для ужина – прямо в саду, под высокой раскидистой старой яблоней.

Как деревенский житель, прабабушка сама, собственноручно готовила к ужину самовар; пожалуй, вспомню – как. Заливая в самовар почти целое ведро воды, и заполняя сухими еловыми и сосновыми шишками внутреннюю трубу самовара, прабабушка далее начинала заготавливать махонькие деревяшки – для растопки самовара. В большинстве своём, она находила какую-нибудь подходящую дощечку и начинала расщеплять её, но не топором, а косарём, рукоятка которого была такая же тяжеловесная, как и его лезвие; добавлю: рукоятка косаря была чисто – металлическая, железная, без какого-либо удобного для руки покрытия. Нарубленную таким образом растопку, прабабушка опускала в большую бутыль с керосином и, поджигая спичкой растопку, бросала во внутреннюю трубу самовара.

Когда налаживалось устойчивое горение – растопки и сосновых, и еловых шишек, прабабушка, надо ли говорить, накрывала внутреннюю трубу самовара – съёмной внешней трубой. Внешняя труба самовара, время от времени, испускала очень приятный по запаху дым, происходивший, опять стоит ли говорить, тогда, когда топливо во внутренней трубе самовара прогорало, и прабабушка, сняв внешнюю самоварную трубу, подкладывала во внутреннюю – новую порцию шишек.

Теперь попутно вспомню одну умышленную или не умышленную не гигиеничность, связанную с приготовлением самовара. Когда к столу были нужны не только кипяток, как правило, для чаепития, но ещё и варёные куриные яйца, то их, нисколько не думая, готовили непосредственно в самом самоваре. Не менее чем десяток куриных яиц можно было сварить одновременно, укладывая их в верхней части самовара, вокруг внутренней трубы его. По прошествии времени, необходимого для варки яиц, их вынимали столовой ложкой из самовара, ну а сам самовар ставили на стол, если топливо во внутренней трубе его, самовара, прогорало или почти прогорало. Какой был тогда – в смысле чистоты физической и моральной – кипяток в самоваре, я думаю, можно понять…

Итак, началось приготовление стола для ужина, в саду, под старой яблоней. Здесь стационарно стоял большой, продолговатой формы, самодельный стол. Он был всегда покрыт клеёнкой. У стола, придатком к нему, стояли лавки, стойки которых были врыты в землю. Консервным ножом вскрывались рыбные консервы, нарезывались на тарелки варёная, копчёная и ливерная колбасы, сыр и, само собой, хлеб; развесные конфеты да печенье прямо в магазинной упаковке, – в бумажных, довольно прочных пакетах, – дополняли стол. На последний были выставлены и безалкогольные напитки, привезённые из Москвы прибывшими гостями; спиртные напитки, – эти пока придерживались (чуть ниже объясню – почему).