Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Через несколько дней они не то чтобы придумали, что им действительно делать, а скорее всего – решились на нечто, тоже само собой для них разумеющееся…

У матери Марины Николаевны, семидесяти двухлетней, в принципе еще здоровой для своего возраста, живущей также в Москве, по-нынешнему, в не престижном административном округе ее, имелась приватизированная несколько лет назад однокомнатная квартира. Проживала в ней она одна. Муж ее, отец Марины Николаевны, при жизни большой любитель спиртного, быв моложе жены на 2 года, умер лет уж 10 тому назад от инфаркта. На данную квартиру имелось и завещание, которое было целиком в пользу сорока трехлетнего брата Марины Николаевны, хорошего семьянина, живущего тоже в Москве и имеющего двоих детей-подростков. Это последнее обстоятельство и склонило тещу Снопова, которую звали Надеждой Ивановной, к принятию подобного, вполне справедливого решения.

Так вот. Решили они попросить ее помочь им: накопить недостающую сумму денег для этого их дела, – через сдачу в аренду любой из двух, имеющихся у них, троих, квартир, на период накопления, соответственно проживая все вместе, втроем. Позвонив ей по телефону, они договорились довольно быстро, оставив ей время на размышление: в отношении выбора места общего проживания. И хотя квартира Сноповых была, так сказать, по многим статьям лучше квартиры их общей матери /разговор об этом будет чуть ниже/, все же последняя могла выбрать и свою: например, по причине большой лени, давно уж пожилого человека.

– Ладно. Поеду к вам, – был ответ Надежды Ивановны, в тот же день, по телефону. – Посвободней у вас-то, попросторней, поспокойней.

И комната, и кухня квартиры Сноповых были чувствительно свободней, просторней аналогичных помещений квартиры их общей матери. Вдобавок, квартира первых имела огромную – в длину и ширину – лоджию, по новой моде застекленную, соединяющую собой, со стороны, естественно, улицы, комнату с кухней; квартира же Надежды Ивановны, надо заметить, расположенная не на 1-ом этаже, вообще не имела ни лоджии, ни балкона. Да и дом, в котором проживали Сноповы, был на целых 13 или 14 лет моложе, архитектурно – культурнее дома, в котором проживала Надежда Ивановна. А это, в частности, означало, что и контингент жильцов дома, в котором жили Сноповы, был /что тоже весьма и весьма немаловажно/ здоровее, культурнее, безопаснее даже аналогичного контингента, в котором жила Надежда Ивановна. Ибо /для кого-то это, может быть, будет открытием/, чем старее, несовременнее многоэтажный, многоквартирный дом, из которого мало-помалу повыехала в лучшее, в основном с иголочки новое, местожительство значительная часть людей порядочных, энергичных, тем он /дом/ становится все крепче загаженным – от заселения и заселения его, напротив, – людьми не порядочными: в частности, уголовниками, алкоголиками /назову таковых «не порядочными», – исключительно ради игры слов/. Которые /первые/, заезжая в него – самое простое, распространенное – посредством обмена, имевшегося у них жилья, облюбовывают его, несомненно, ради возможно большего сохранения своей свободы: быть посаженными за тюремную решетку, обобщенно говоря, соседями в таком доме, – подобное здесь почти полностью сведено к нулю для них, уголовников. Вторые /алкоголики/ заезжают в такой дом для получения немалой суммы денег – также самое простое, распространенное – за обмен, имевшегося у них, естественно, более лучшего, жилья.

Именно в таком доме, было бы не правильно, несправедливо сказать иначе, – «антисанитарном», вследствие загаженности такого рода, да еще и просто опасном даже, жила Надежда Ивановна. По ее рассказам, над ее квартирой, выше этажом проживал с женой и двумя детьми, нигде не работающий, пьяница, часто пивший запоем и до чертиков. К этому пьянице днем и ночью ходили другие пьяницы, вообще, – всякий по виду сброд. Много раз этот пьяница беспардонно заливал ее квартиру, правда, не капитально, никогда не неся за это дело никакой ответственности. Надежда Ивановна боялась и заикнуться-то о возмещении ущерба за залив, ибо этот тип не раз и не два прибегал еще и к террору, в частности, в отношении ее: по-видимому, находясь в нетрезвом состоянии, упрямо дубасил кулаками в деревянную, открывавшуюся не на лестничную клетку, дверь ее квартиры; вдобавок, пробовал плечом крепость ее двери, якобы ошибаясь квартирой, этажом.

Да и в целом дом, в котором жила Надежда Ивановна, был, точно, никогда не заживающим, нарывом. В утреннее и дневное время в основном тихий, дом, ближе к позднему вечеру имел особенность болезненно-преболезненно оживать. Самое страшное, болезненное было то, что в ночь-полночь, глухой ночью какие-то вполне взрослые люди /не милиционеры, не в форме/ – поодиночке, по двое, по трое, то входили в дом, не имеющий, естественно, домофона или же швейцара /по заграничному, консьержа/, то через какое-то время выходили из него, при этом громко, смело, наотмашь хлопая современной, железной, подъездной дверью на пружине. А также еще – в ночь-полночь, глухой ночью какая-то автомашина, то ли подъехавшая к дому, то ли около него стоявшая, как говорят, парковавшаяся, начинала как днем, сколько надо сигналить клаксоном или своим звуковым противоугонным устройством, – хулигански оповещая ли кого-то в доме о своем прибытии, вызывая ли хулигански кого-то из дома. И также самое страшное, болезненное, если не самое-самое страшное и болезненное было то, что трудные дети, проживающие совместно со своими непутными, преступными, кончеными родителями в ее доме, входя в пору юности, становились уже трудной молодежью, всеми силами стремящейся быть достойной сменой своим родителям.

Например, собираясь ближе, опять же, к позднему вечеру, в теплое-холодное время года, в подходящую погоду, около дома в кучу, в общем-то, не такую уж и большую, она, такая молодежь, начинала бузить: кричать, дико хохотать, браниться громко, нецензурно, а также и вообще – беситься, то и дело бегая за чем-то в дом и выбегая из него назад, при этом, опять-таки, громко, смело, наотмашь хлопая железной подъездной дверью на пружине. И такая буза, такой шум, беспорядок продолжались – крайне редко, когда до полуночи, чаще за полночь: до часу, двух, иногда и до трех, и даже четырех часов ночи. Утром же, на месте уличного буйства этакого юношества, обнаруживалась куча мусора, хорошо заметная даже из окна дома. Не выходя из дома, можно было разглядеть /если надо, то с помощью театрального биноклика; у Надежды Ивановны был такой, очень старый/ какие-то пустые винные бутылки и пластиковые бутыли, пластиковые стаканы, опустошенные пачки сигарет, обрывки газет, обрывки бумаги, остатки какой-то еды и прочее.

Подстраиваясь под режим сна этой трудной, не лишне было бы сказать, дикой молодежи и ее не путных, преступных, конченых, и соответственно диких, родителей, а также и, обобщенно, подстраиваясь под режим сна уголовников, алкоголиков ее дома, Надежда Ивановна спала очень часто до 12-ти дня. Ну а, нужно разъяснить, коренным образом менять в лучшую сторону свое местожительство – она даже и не могла, если бы и хотела. Самая главная тому причина – отсутствие денег для немалой денежной доплаты, полагающейся за обмен ее квартиры, так сказать, всесторонне худой квартиры, – на лучшую, в понятном уже смысле слова. Ибо Надежда Ивановна подсознательно догадывалась, что ныне, при новом режиме, только переезд в более новый, современный, а еще лучше вообще в новый дом, улучшит в этом плане ее жизнь. Помочь ей в этом вопросе, но с огромным для себя подвигом, могли лишь Сноповы, неожиданно разбогатевшие, близкие ей люди.