Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Он дремал и пробуждался, взирая на все обесцвеченным и безучастным ко всему взглядом. Его хандра, его моральная пытка еще только начиналась.

Утомившись возлежанием на диване, он стал ходить, так сказать, по своим покоям, – из комнаты – через игрушечного размера прихожую – в кухню; оттуда – обратно, в комнату; туда и сюда, вновь туда и вновь обратно.

И даже сейчас, стоя у этого своего, выходящего на южную сторону, окна, он совершенно не чувствовал – самое главное – подъема, упадочного с начала этого дня, настроения.

Отрешенно обозрев происходящее на улице, он отошел от окна и вновь направился, иначе говоря, из одного конца своего домашнего жизненного пространства в другое. Остановившись в кухне около, недавно приобретенного, холодильника, купленного взамен прежнего, морально устаревшего, то есть, не современного, он, скорее машинально, чем осознанно потянул ручку его двери на себя.

Заглянув в освещенную, поблескивающую белизной и чистотой, уставленную всевозможными продуктами, емкость холодильника, он, вроде как бы удостоверившись, что все здесь в порядке, оставил его «в покое», – мягко, без какого-либо усилия закрыв его дверь. Не чувствовал он также и никакого аппетита, хотя время подвигалось к обеду в воскресный день, обеду всегда у него более позднему, чем в обычный, рабочий день.

Вернувшись опять в комнату, он опустился на диван и уже внимательно обвел взглядом то, что его окружало. Как и вообще во всей квартире, в основном здесь для жизни было, с его точки зрения, все, что необходимо не только одному, но и двоим… Сколько сил и времени, денег он положил на это. А ради чего? Семьи ведь так и не получилось… Встрепенувшись от этой неожиданно возникшей мысли, отвергая ее, как бритвенно-острую для себя, он также неожиданно начал думать о следующем.

«Разве человек существует для того, чтобы преимущественно в вещизме искать удовлетворение своему душевному обновлению, а не в созидании, – созидании самое лучшее – творческом? Что в конечном итоге намного, намного дешевле, так как подлинным созидателям, творцам /особенно это касается таких людей/ вряд ли есть время заниматься материальными сторонами своей жизни. Материалисты же никчемные будут всю жизнь неумолимо и алчно гоняться то за одной, то за другой модной безделицей. У меня же, лично, все есть теперь. И можно остановиться, сказать себе: «хватит!». Неужели же я, как только поменяется мода /он опять обвел взглядом то, что его окружало/, буду снова не воздержанно, до одури тратить время на покупки? Итак, мне уже пора остановиться, достаточно! У меня все есть!

Но дальше-то что делать, мне конкретно, если я, на свое горе, не только не рожден быть создателем, творцом, но даже по-настоящему не влюблен в свою профессию?» /Прямо после службы в армии он пошел работать станочником, фрезеровщиком на один крупный московский завод. Имея среднее образование и зарабатывая с годами хорошо, в то же время давно победив в себе такие вредные привычки – как курение и злоупотребление алкоголем, обеспечив себе таким образом отнюдь небедное существование, он, однако, работал просто добросовестно, – не более того, «без огонька», совершенно не стремясь сделаться непревзойденным, лучшим в своей профессии/.

Сиюминутного ответа на этот свой такой вопрос у него не было. Проблем же на сей счет: что ему делать в свободное от работы время, – у него ранее как-то не возникало: то, что делали в подобное время все рядовые люди вокруг, живущие в целом трезво, то делал и он, не без удовольствия копируя в этом плане их общую мерку жизни. Еще вчера подобная жизнь удовлетворяла его…

Он непроизвольно посмотрел на потолок, как бы разыскивая там ответ на данный вопрос. Неожиданно ему захотелось заглянуть в свой дневник, в свои некогда, говоря шуточно, летописные опыты. Привстав, он выдвинул ящик из письменного, фабрично-зеркально отполированного, стола и, разыскав там общую, довольно таки потрепанную, тетрадь, опустился с ней на диван.

На первой странице ее он прочел, самовлюбленную по молодости, надпись: «Новомиров Виктор Ярополкович. Мои наблюдения жизни».

Некогда, в одном журнале он прочел статью о пользе ведения дневника. И вот теперь, спустя вереницу лет, приготовившись к приятным его сердцу воспоминаниям, ощущал эту пользу в полной мере.

Перевернув эту, вроде как бы титульную, страницу дневника, он принялся читать.

«19 мая 1972 года.

Вес человечества, если подсчитать самостоятельно, считая, что каждый человек – взрослый, сейчас равен:

70 кг × 4 миллиарда человек = 280 миллионов тонн. Ого!

3 июня 1972 года.

Правду люди говорят: «Утро вечера мудренее». Вот и сегодня: как проснулся, то от вчерашней тоски не осталось и следа. А ведь в принципе все осталось по-прежнему…

26 июня этого же года.

Вчера, на Трифоновской улице /недалеко от ул. Горького!/ видел современные трущобы, где по сию пору обитают люди. Было страшное впечатление от вида этих перекосившихся, почерневших от времени, бревенчатых, 2-х этажных домов.

22 июля того же года.

Очень жарко. 32 градуса на улице. Не было никакого желания ехать в накаленном солнцем, городском уличном транспорте. Завтра с друзьями махнем куда-нибудь за город, на природу, поближе, конечно, к воде. Но то – только завтра. А сегодня я с работы до дома, изнывая от жары, шел пешком. Страшно хотелось выкупаться. Старался держаться в тени домов. От такого пекла асфальт под ногами, ну, просто, податливый; в особенности там, где на него падают солнечные лучи. Иду и вдруг вижу: чуть ли не на средине проезжей части улицы, что-то удивительное движется, шевелится, ползет. Через секунду понимаю – змея!?.. Змея – самая настоящая, большая, черная, едва ли не сливающаяся с цветом асфальта. Вгляделся, смотрю – два желтых пятна на ее голове. Значит, уж».

Виктор перевернул другую страницу.

«Интересно еще то, – читал он далее, – что этот уж по ходу движения машин ползет-то. Я остановился и стал смотреть на это диковинное – для такого огромного города, как Москва – зрелище.

Находясь между жизнью и смертью, уж упорно боролся за существование, энергично пресмыкаясь строго вдоль улицы, инстинктивно «догадываясь», что ему нет спасения, если он свернет в сторону от своего маршрута, – и без того опасного. Только находясь между колесами автомашин, над ним то и дело проносившихся, он – кто знает – чувствовал себя во временной и относительной безопасности.

Подумалось: вот бы ему превратиться на время в дракона, дабы огнем своей «крупнокалиберной» пасти остановить их, этих автомашин, безудержный, механический, нескончаемый бег. Но, увы! Конечно же, этого не произошло. И вот, как и следовало ожидать одна из этих «изобретений века» на всем ходу переехала его колесом. Из ужа брызнуло, но он еще одержимее, – как видно, по инерции и из последних сил, – пополз вперед, увлекая за собой свои внутренности, тянувшиеся за ним. Но следом еще и еще на него наезжали машины. И уже через минуту от него на дороге остался только черный отпечаток, очень похожий на ремень.