Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни

– В чём же повинен сей отрок? – задал он вопрос своим стражникам.

Те сослались на решение главного воеводы. Вызвали воеводу. Тот испугался, что царь его ожидает не в своих царских палатах, а ждёт его в пыточном подвале, где из сырых каменных стен, с проступающими всюду серыми разводами селитры, торчали кольца и висели цепи с крюками, предназначенные для пыток. Не веря своим высокопоставленным слугам, царь сам инспектировал существующие государственные службы. Выяснив, за что был привлечён Феодор Кнауб, царь забрал свиток у дрожащего от страха воеводы и приказал отковать книгочея и вернуть его в книгохранилище.

«А что, если и царю не понравится моя сказка, тогда меня точно закуют на все времена, и даже мой влиятельный дядя не сможет вызволить из лап этих душегубов», – думал опечаленный Феодор.

Каково же было его удивление, когда на второй день он получил приглашение на аудиенцию к самому батюшке царю. Никто не знает, о чём шла беседа между божьим помазанником и его книгочеем, но вернулся Феодор со светящимся лицом. Походка его сразу стала твёрдой, выдававшая в нём человека, уверенного в себе и знающего своё место в этой жизни. Сказка Феодора Кнауба разошлась по всей Старой Качели: её переписывали в монастырях и губернских канцеляриях, передавали устно, а чуть позже, когда наладилось книгопечатание, эта сказка про доброго и мудрого Царя Гороха вошла в школьные учебники во всех светских учебных заведениях, во всех бурсах и церковно-приходских школах.

Встретив на прогулке свою ученицу, Михаил Михайлович пригласил Лену Латышеву в дом, чтобы показать ей кошку, которая досталась ему от соседки Пшешковой, насовсем уехавшей к своему мужу в Осьмушку. Поднеся Лене кошку, историк стал угощать девушку чаем. Оглядываясь по сторонам, Латышева спросила:

– А как уживается кошка с вашим хомяком?

– О, это для меня стало проблемой. Не знаю, что и делать с малым зверьком. На той неделе я выпустил его погулять, кошку предварительно спрятав в ванной комнате. Ты не представляешь, что он отчебучил.

Заметив, как у Лены округлились глаза, Дубравин улыбнулся и продолжил рассказ про хомяка Тимошку:

– Этот хулиган перегрыз провод у холодильника. Видите ли, он стал мне мстить за то, что я привёл в дом кошку.

Вдоволь обсудив проделки животных и рассмешив Лену, Михаил Михайлович перешёл к своей любимой теме – к истории Старой Качели.

Здесь Лена проявила интерес и к тому, над чем в данный момент работает учитель. Тогда Михаилу Михайловичу ничего не оставалось, как поделиться самыми сокровенными мыслями, потому что не было в его окружении никого, кто мог бы, пусть даже и не понять, но хотя бы по-настоящему выслушать его. Он стал объяснять девушке, удобно расположившейся в кресле, что такое сомнение и есть ли интерес заниматься творчеством, когда автор так поражён скепсисом. Прежде чем начать писать сколько-то большое произведение, будь это поэма, повесть, роман, человек творческий сразу начинает подвергать анализу всё, что связано с его дальнейшей судьбой. И, прежде всего, его волнует: будет ли оно напечатано? Но если и будет, то не вырежут ли из него наиболее острые и интересные места, без коих оно сразу же потеряет свою значимость. А произведение серое всё равно впечатления не произведёт и имени автору не сделает. Остаётся писать в стол. Но опять же на какое время? А вдруг оно затянется?.. Тогда какой интерес может представлять позднее признание? Да и возможно ли оно, если человечество, особенно его наиболее цивилизованная часть мало-помалу отходит от увлечения литературой да и искусством вообще, заменяя все это убогой массовой культурой. Смущает лишь то, что история Старой Качели кому-то из молодёжи покажется архаичной и утратившей свою актуальность для новой реальности. Есть сомнения, отчего могут опуститься руки.

– Исходя из этого, – продолжил свои размышления вслух Михаил Михайлович, – можно сделать вывод, что человек, поражённый скепсисом, никогда ничего не создаст – слишком много он рассуждает и слишком мало делает. Для настоящей работы в литературе нужна огромная вера в свои силы, убеждение в том, что сделанное кому-то нужно и нечеловеческий фанатизм в желании достичь своей цели. Поэтому я, – Михаил Михайлович задержал дыхание, словно бы раздумывая над фразой, и продолжил, – порываю с сомнениями и всякого рода скептическим подходом к работе и отныне тружусь под наблюдением одной из девяти муз искусства. И ещё под твоим наблюдением, – добавил учитель, с выжидающей улыбкой глядя на свою молодую спутницу.

– Не нужно творческому человеку занимать какие-либо руководящие посты. Восприятие мира и взаимоотношения людей должно быть болезненно обострённым, первозданным, каким обладает достойный внимания, но по несправедливости отодвинутый на второй план, человек. И какой бы бдительностью не обладал идущий на руководящую роль, всё равно его восприятие притупляется лестью окружающих. Поэтому мне важно снова сознательно пойти на какую-нибудь ни к чему не обязывающую работу, чтобы всецело жить своим главным делом.

После этих слов, связанных с алтарём искусств и жертвенным к нему отношением своего собеседника, Лена смотрела на учителя истории как-то особенно лучезарно. И даже задержалась у него на этот раз дольше обычного.

В пору, когда в Старой Качели бурно развернулась кампания по приватизации бывших, уходящих в прошлое предприятий общественной собственности, одному предпринимателю удалось приобрести обувную фабрику «Сапоги-скороходы». Поскольку сапоги этой фабрики не столь скоро ходили, сколь скоро снашивались, то решено было переделать предприятие под выпуск косметики. Инженер Уклейкин, который занимался переоборудованием поточных линий, посоветовал предпринимателю Охапкину наречь обновлённую фабрику коротким и модным названием ЭКА. Но как только у них дела пошли на лад, и об их фирме узнали не только по всей Старой Качели, но и далеко за рубежом, то на фабрику приехала иностранная делегация, главным образом состоящая из юристов, и предъявила иск за использование их брэнда. Оказалось, что фирма ЭКА за рубежом уже существует 165 лет, и зарекомендовала себя, как лучший производитель косметики. Инженер Уклейкин незамедлительно получил втык от руководства фабрики и лично от Охапкина за то, что подвёл фирму под монастырь, предложив в качестве названия чужой брэнд. Но переделывать все вывески и рекламные щиты по обширной территории Старой Качели тоже было делом весьма дорогостоящим. Тогда было решено частично переименовать своё предприятие, прибавив ему отечественное слово, что, во-первых, новоиспеченному фабриканту давало дополнительные очки за проявление патриотизма, а во-вторых, в самом названии прослеживался бы особый шарм, выразившийся в некоторой притягательной самоиронии. В подборе названия на этот раз принял участие Владлен Смычкин. Они посидели вдвоём на квартире инженера Уклейкина, попили пива под вяленых лещей, и название пришло само собой. Из окна виднелась большая световая реклама над зданием косметической фабрики.