Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни

Правда, Лида не смогла пояснить, что это за колумбийский галстук. Постигший за множество жизней мир Смычкин сам в двух словах обрисовал эту жестокую месть.

После полученного урока по этике юморист Щекоткин больше двух недель не мог смеяться: то ли не хотел, то ли не мог из-за разбитых губ.

Гарик находился в гостях у давнего приятеля – художника Рузаева, который обнаружил свою принадлежность к высокому сословию и решил вступить в члены Дворянского собрания. Художнику удалось по платной справочной службе узнать телефон Дворянского собрания, и он стал названивать. Наступил полдень, а на другом конце упорно молчали.

– Рано звонишь, дружище, – сказал Гарик, – дворяне ещё почивать изволят.

Рузаев знал, что Гарик с помощью друзей может обеспечить ему протеже по части вступления в члены Дворянского собрания. Тогда у него появится новая клиентура из числа сливок общества.

И, вообще, с Гариком Рузаеву нравилось беседовать за чаркой хорошего испанского вина. Если бы Гарик пришёл один, без девушки, то можно было бы пить коньяк. Но хотя бы для начала друзья выпили по два бокала вина.

Рузаеву понравилась девушка Светлана, которая сопровождала Гарика. Он даже пригласил её в свою мастерскую, чтобы набросать эскизы для её будущего портрета. Говорили об искусстве: о возвращении реалистического направления в старокачельские картинные галереи, о новаторстве, об авангарде, о подмене подлинников искусно выполненными подделками, говорили об открывшихся возможностях выставляться за рубежом.

По дороге к дому, где поселилась семья Пихенько, Гарик расхохотался, увидев сзади на куртке девушки многозначительную надпись: «Не бросать!» Светлана отреагировала тут же:

– Не вижу в этом ничего смешного!

– Понятно, – сказал Гарик, – женская солидарность!..

Смычкин и Пихенько сидят и режутся в шахматы. Входит пьяный Гарик в обнимку с хорошенькой девицей, которую все узнали.

– Ну, ты, брат, дошёл до ручки, – оглядывает вошедших Владлен.

Гарик опускается на колени перед девушкой, целует её оголённое бедро и говорит:

– И до ножки тоже.

Смычкин говорит Жоржу:

– Пихенько, попроси у своей жены губную помаду.

– Зачем тебе, мужику, бабская помада?

– Губы трескаются, – говорит Смычкин.

– С чего это у тебя вдруг губы стали трескаться? – вмешался Гарик.

– Я понял, – сказал Пихенько, – с чего это у Смычкина возникла такая проблема: он постоянно облизывается из-за сладкой жизни вокруг.

Когда в своём желании поговорить Пихенько входил в раж, то его обязательно начинала интересовать политика:

– Старая Качель периодически вступала в великобратание с непримиримыми противниками и, расслабившись от похвал, сдавала свои позиции.

Народ говорил по этому поводу:

– Вот придёт дурень во власть, так и домой не попасть.

Ося многозначительно хмыкнул и поглядел на Пихенько. Видно было, что он побывал в любимом погребе, отчего лицо его излучало доброту:

– Мужики, у меня нюх отличный, пойдём в дом, там Нюра моя блинов напекла, горкой выложила и намаслила их отменно. Так что, к столу, дорогие гости.

Владлен Валерьянович влетел в общую кухню с проклятиями в адрес всех старокачельских средств массовой информации. Он так негодовал, размахивая руками, что уронил с плиты большую кастрюлю с супом. Раздался грохот, и брызги вперемешку с лапшой, кусками мяса и лавровыми листами устряпали весь пол, брюки поэта, а ещё от падения на каменный пол эмалированной кастрюли досталось и тем, кто в это время имел глупость оказаться на кухне. В числе пострадавших были Ося с Гариком, Пихенько и его грузная жена Нюра, в миру Анна Макаровна. Она всплеснула руками и тут же понесла незадачливого Смычкина матом, да ещё куда хлеще, чем он только что публично отзывался обо всех СМИ. Иногда он говаривал примерно так: смилуйся СМИ, а иногда, как сейчас, например, клеймил их бранными словами, которые в силу этических соображений даже не хочется тут приводить. Самым последним аргументом в этой незримой борьбе, в этом жутком поединке, который позднее историки литературы назовут не иначе, как «бой с тенью», был у Смычкина полный уход отовсюду, куда его не пускали. Вот скажет докучливый читатель, как можно уйти оттуда, где тебя нет? Очень просто. По мнению Владлена Валерьяновича, уход этот означает то, что он перестаёт писать стихи, отказывается от членства в Приёмной комиссии Союза писателей Старой Качели, а также он пригрозил всем собравшимся на кухне, что заберёт ещё и рукопись книги стихотворений, которую он заложил в издательство «Ас» два года назад и которую до сих пор ещё никто и не прочитал. Но самым страшным аргументом в пользу ухода из литературы Смычкин привёл такой: «Продам пишущую машинку и старый компьютер». Анна Макаровна отматерила Смычкина за пролитый суп, а заодно дала затрещину своему Пихенько только за то, что тот имел неосторожность робко возразить ей по поводу невиновности Смычкина.

Жорж стал объяснять Нюре, что Владлен такой взвинченный исключительно из-за «чёртовой системы», которая довела яркую личность до таких эмоциональных взрывов, но его жена не дослушала доводов мужа-апологета и ушла в недра коридоров и комнат по скрипучему паркетному полу.

А неугомонного Смычкина окружили друзья и наперебой начали уговаривать, не делать всего того, на что нацелился Владлен Валерьянович.

– Ты же светило отечественной литературы, – стали убеждать его в один голос Пихенько и Гарик.

Ося согласно кивал головой и поддакивал.

– Ты не вправе так распоряжаться своим даром, который тебе дан свыше, – внушительным тоном говорил Гарик, одновременно счищая с брюк Смычкина шмотки прилипшей лапши. – Ты можешь только творить, выступать, видеться с любимыми женщинами, всё остальное – это проделки дьявола, на которые не стоит обращать внимание. Мало ли кто и в каком месте тебе подставляет ножки, значит, завидуют твоему таланту, не желают пускать конкурента на ту литературную ниву, где сами хотят безраздельно властвовать и пудрить мозги читателям своими недопечёнными и попросту бездарными произведениями.

– Правда, Владлен, послушай, что говорят тебе твои друзья, – выбрав возможность вставить своё слово, вклинился Пихенько. Ты можешь по-разному относиться к нам, к твоим товарищам, но ты не должен нас лишать удовольствия гордиться тобой.

Смычкин методично расшагивал по перепачканной кухне и, то с одного, то с другого ракурса оглядывал воркующих приятелей, всё ещё продолжая фыркать и выкидывать угрожающие или оскорбительные жесты в адрес вечных обидчиков. Но и великий гнев его имел особенность истощать свои запасы крепких выражений. После чего он начинал понемногу приходить в себя. А когда Владлену налили сто грамм водки под огурец, то он окончательно вернул себе эпикурейскую невозмутимость и душевное расположение.