Валерий Терехин - В огонь

Вручив билет кондуктору, зашёл в салон, сел на неудобное место, у самого окна, под палящие лучи солнца, задёрнул штору. Рука потянулась к MP-3-плееру, но тут вспомнил, что аппарат разбит и напичкан шпионскими гигабайтами. Однако музыка, давно знакомая, мягкая и потому запомнившаяся, хотя и очень старая – альбом Face To Face древней культовой группы Kinks [35], помимо его воли зазвучала в памяти, мягко обволакивая сознание и успокаивая. Эта допотопная виниловая пластинка была издана в год его рождения где-то там за морями, на проклятом туманном острове, где нет православного календаря и люди вовсе не дикари, но где родилась странная грохочущая в подсознании музыка, с которой, словно с песней, прошёл по жизни.

«Ещё сутки назад все трое – и гармонист Яша, всю жизнь веривший в Советский Союз, и эти двое из Галисии, годившиеся ему во внуки, его и убившие, – были живы. А теперь жив только ты. Да, это не столичная псевдожизнь, когда по окончании школы – губительная армия или бессмысленный вуз и несколько десятилетий подряд в офисе или конторе одни и те же слова, суть которых выхолащивается с возрастом, а действительным остается лишь комплекс естественных отправлений…»

Рядом изрядно потеснила дородная тётка, не умещавшаяся на сиденье; теребила руками плетёную корзину, царапавшую на ухабах его колено. Прижатый к плексигласовой стенке, он терзал и корил себя, вспоминая былое.

«Надо, надо было тогда разместить пост под вымышленным ником или отправить анонимное сообщение в УСБ [36]о том, что в лабашихинском ОРЧе некая шалава в погонах, чтобы устранить невыгодного ей офицера-конкурента, подбрасывает ему в сейф пакетики с метадоном, ранее изъятые у наркодилеров. Ну и что? Все равно они ОРЧ разогнали и капитана этого, трудягу несчастного, с глухонемым ребенком посадили со второго раза, продавив присяжных…»

Комфортабельный автобус, собранный в эпоху противостояния двух сверхдержав, переваренный-перевинченный для Украины во славу доблестно разгромленного вермахта, миновал невзрачные халупы пролетарской окраины, и вывернул на шоссе, ведущее в Гуляй-Моль.

«Таврида… Сколько здесь всего прошло, – ностальгия овевала душу вместе с путавшимися в голове мелодиями. – А если снова пошлют?.. Сунешься ещё раз, обойдёшь все капканы?.. Эти туши из большого политсовета сюда силком не затащишь. Самого Нагибалова на госгранице завернут и отправят домой со скандалом в СМИ, он фигура тарифицированная… Ладно, с оргкомитетом как-нибудь расплюемся, деловые все, но нынче от нас зависят… От кого от нас ? Наступает время таких, как мы, тех, кто без слов делает то, о чём десятилетиями трезвонили другие. Как там изгалялся над развалинами Союза президент победивших США, восхваляя величие Америки: “Основа нашего государства и общественного благосостояния – честные незаметные патриоты!” Вот ты и остался навеки внутренним американцем со времен собственноручно написанной “Истории обыкновенной американской рок-группы”. “По-американски” – так называлось когда-то в конце девятнадцатого века популярное сочинение господина Боборыкина… Гляди-ка, запомнилось со студенческой скамьи, когда засиживался на лекциях Миртёхина об антинигилистическом романе…»

Списанное на металлолом немецкое чудо набирало скорость, мягко скользило на рессорах по изъеденной рытвинами трассе, забирая жерлами окон придорожную пыль.

Убаюкиваемый ветром, он мерно задремал.

«Каждая вещь материального мира, кажущаяся нам мёртвой и безжизненной, на самом деле имеет образ, свое незримое стремление к обретению живой души, энтелехию… Значит, и автобус живой и его образ когда-нибудь вдохнут в живую душу…»

Впав в дрёму, склонил голову к пропаренной солнцем шторке, протирая щекой о стекло. И когда автобус стремительно набирал скорость на ровных участках и невидимое сердце машины начинало работать в полную силу, переклинивая где-то внутри зубчиками шестерёнок и валов, вновь проваливался в сон.

Очнулся. Затих мотор, с которым сжился и слушал вместо плеера. По сторонам мелькали утопавшие в садах нарядные хаты, а за ними маячили традиционные пятиэтажки. «Мерседес», притормаживая на поворотах, скользил по узким улочкам и аккуратно выворачивал к центру городка, затерявшегося в бесконечной запорожской степи.

Выбравшись вслед за другими пассажирами из немецкой прохлады на распалённый полуденный асфальт, ощутил неимоверное облегчение: страх, давивший последние двое суток, свалился с плеч и растаял под игривым августовским солнцем. Ведь в автобус он взошёл ещё в Воронцовске, и вот теперь погибельное взморье, где оставил за спиной трое мёртвых, которых вчера видел живыми, растаяло навсегда где-то далеко позади.

Залитая солнцем площадь, обсаженная пихтами и платанами, бурлила: неспокойные люди топтались на площадке перед старинным кирпичным зданием, вымазанным голубой краской.

«Из-за чего сыр-бор?.. И корпункты на колесах со спутниковыми антеннами. Нет, эта сказка не про нас… Видать, какой-нибудь “объект” гуляет по Тавриде, электорат окучивает перед выборами. Ладно, пока сечь бурлит, пересекусь с нужным человеком».

У самого входа в гуляймолевский райсовет задержался, покосившись на мемориальную доску с барельефом, на котором был высечен профиль знаменитого анархиста-революционера, заседавшего здесь почти сто лет назад и по недоразумению раздавшего крестьянам большевистскую землю. Осторожно приблизился к телевизионщикам, спрятался за чужими спинами и, переминаясь с ноги на ногу, прислушался к причитаниям женщины средних лет, которую обставили микрофонами и теле– и видеокамерами.

– …Я його сусiдка, яз ним виросла. Вiн – трудiвник, вiн – за народ!.. У нас вулицi вже кiлька десяткiв рокiв не ремонтувались, а вiн вже три вулицi вiдремонтував. Вiн береться за те, щоб взяти на облiк всi землi, якi за триста гривень були вiдданi в аренду на тридцять рокiв. Ще вiн проти рудникiв: ми третє мiсце в областi займаємо по ракових заворюваннях. У мене з сорокiв родичiв двадцять померли вiд раку. Вiн за всё береться, за це йому I недовiру виражають…

«Да, факт, кого-то снимают, а кого-то назначают, – смекнул он, – и кто-то не вылезает из онкологии, потому что рядом разрабатывают карьер с рентгенами. Вот и суетятся пенсионеры. Сейчас попрутся внутрь, а я за ними…»

Навострившись за годы топтания в различных массовках, определил намётанным глазом количество участников акции: не меньше сотни. Вот степенные раздобревшие украинки заспешили к заветному крыльцу – и застряли где-то в проходе: уставшая от политических стрессов кирпичная коробка, казалось, сама противилась непрошенным гостям, боясь раскрошиться от натуги.