Beatrice Boije - В твоих руках и Цепи станут Жемчугом

И после всего, что произошло… она была права, ты никогда не был хорошим отцом.»

Монастырь в пригородах Милана. 1632г.

– Знаешь… я до сих пор не уверен, что там тогда произошло, но у нас есть некоторые новости относительно той твоей… просьбы.

Закрыв рот рукой, отец О’Брайан смотрел куда-то в грудь Айзека, казалось даже не «в», а сквозь него. В пору было бы начать нервничать. Предвкушать или паниковать, но теплый свет от канделябра и бархатистая тьма библиотеки действовали успокаивающе и внушали уверенность. Здесь всегда царила особая атмосфера спокойствия, окутывающая теплом и умиротворением. Даже пошедшее складками лицо святого отца не могло нарушить этого. Пауза грозила затянуться и скрип кожаной перчатки в стиснутом кулаке вырвал мужчину из оцепенения.

– Что вы узнали?

– Некоторое время тому назад, я послал небольшой «отряд» в Германию, в Саксонию… В Лейпциг, если быть точным.

– А почему не в Тампере?

– Очень смешно… – отрезал мужчина, стрельнув глазами в сторону своего собеседника, – Я перерыл столько архивов, сколько за всю свою жизнь не видел, пока до меня не дошло, откуда ноги растут у той вещицы, что ты мне принес тогда… – он кивнул на плащ Айзека, куда совсем недавно был спрятан небольшой черный мешочек, – И ребятам удалось поговорить кое с кем…

Воздух пошел чуть ли не физически ощутимой дрожью. Щекотливая волна пробежала по спине, заставив зашевелиться волосы на затылке.

– Он представился Германом Раухом… хранителем «тайного знания семьи» и внуком госпожи Бойе… Ты знаешь, что она была ведьмой? – нахмурился мужчина, не отнимая руки от лица, – Вся семья об этом знала, пусть и держала эту информацию подальше от общественности. Они даже выдали ее замуж за человека, который знал об этом и продолжал скрывать ее тайну от посторонних. Она просто родилась такой, никаких сделок, никаких знамений… я не встречался с таким раньше. Расслабь лицо, Айзек, я еще не закончил… Так вот, этот Герман, он рассказал, что в тысяча пятьсот тринадцатом году Беатрис пропала без вести, оставив мужа с двумя детьми. И он верит, что это было не просто несчастным случаем. Вместе с ней пропал и учитель фехтования, которого нанял еще ее отец для ее младшего брата Алоиса Бойе… Но это так, лирическое отступление. Наверняка тебе интересно, каким образом это связано с тобой…

– Невероятно… – глухо выдохнул мужчина, не прекращая скрипеть перчатками. Невероятно здесь было то, что он до сих пор сидит спокойно, а не крошит книжные стеллажи в припадке нетерпения.

– Господин Раух показал нам ее гробницу с пустым саркофагом… и ее комнату в фамильном поместье, где хранит все как было при ней. Одежда, личные вещи, дневники, которые она вела в девичестве. Часть он передал нам, позже сможешь пойти ознакомиться. А еще… он рассказал «легенду».

Все переворачивалось внутри от этих слов.

– Незадолго до помолвки с Теодором Раухом в тысяча пятьсот четвертом году, сразу после своего совершеннолетия, она закрылась в своей комнате на месяц. Не трогала еду, не разговаривала ни с кем. По ночам из ее комнаты доносились крики и плач. Днем шепот и шуршание пера по бумаге. В последнюю неделю не было слышно ничего. Ее тогда спас Виктор, тот самый фехтовальщик. Выбил дубовую дверь вместе с петлями и каким-то образом вывел из летаргического сна, в который она впала… Перед отъездом в Гамбург она обмолвилась матери, что однажды за ней вернутся. Все посчитали это очередной причудой безумной девушки, учитывая ее долгое затворничество, голодовку и этот странный приступ. Но после инцидента в тысяча пятьсот тринадцатом Генрих Бойе, ее отец, после того, как в припадке ярости чуть не спалил собственный дом, обыскал ее комнату и нашел вот это…

Генри наклонился, открывая ящик стола, вынимая из него темный конверт, подписанный белыми чернилами.

– Они слышали, как она кричала твое имя по ночам, но когда у нее спрашивали, она лишь плакала и отвечала, что ничего не помнит. Это письмо лежало нетронутым сто лет, Айзек. Если быть точным, сто двадцать семь лет. И ее внук отдал его нам, сказав, что предсказание его бабушки наконец осуществилось. Что он отдает это нам, ибо верит, что именно об этом она говорила тогда перед своим отъездом. За ней вернулись.

Айзек вырвал конверт из холодных рук святого отца быстрее, чем тот успел договорить. Бумага буквально физически жгла кожу, с трудом верилось, что это не очередная причуда его сознания. Схватив нож для писем со стола, он вскрыл конверт, даже спустя столько лет сохранивший свою прочность, не решаясь рвать его в опасении повредить содержимое. Он даже не прочитал строк, что были написаны теми же белыми чернилами на обороте конверта. Он хотел увидеть, что лежало внутри…

– Господи, что за запах?.. – воскликнул Генри, закрыв ладонью еще и нос.

Айзек сжал пальцы на кружеве, медленно, как через кисель поднося его к лицу. Руки дрожали, как при похмелье, аромат кружил голову. Он даже не заметил, как прокусил губу, кровь из которой впиталась в ткань. Будто выпав из реальности… он сейчас находился где-то далеко отсюда, не здесь и не сейчас. Именно тогда в его душу спустилось семя покоя… и надежды, которому предстояло взойти уже совсем скоро. Об одном он жалел тогда – что не мог забрать послание лично. Почему… вопрос это, конечно, был уже отдельный.

– Это белладонна… – хрипло выдохнул он, не открывая глаз…

Предместья Лейпцига, Германия. 1513г.

Родовое поместье Бойе… после той роковой ночи оно будто подернулось серой паутиной, роняя широкую тень на земли вокруг себя на многие мили вокруг. Безутешная мать, разбитый горем отец и охваченный умело скрываемой апатией брат. Молодой офицер двадцати двух лет, вырвавшийся с полей битвы междоусобных стычек Реформации, чтобы поддержать семью и попрощаться с сестрой. Точнее с тем, что от нее осталось. Тело так и не нашли, пусть вся семья в купе с многочисленной родней за полгода обыскала почти полстраны. Дневники, обрывки неотправленных писем адресату, имени которого никто не знал, безумные рисунки, стопками сложенные в укромно спрятанных сундучках… и прядь вороных волос в мраморном саркофаге. Рисунки Генрих сжег в припадке ярости, пока обыскивал ее комнату в поисках зацепок, а темный конверт, подписанный белыми чернилами именем Исаака, пылал синим пламенем, разбрасывая в стороны разноцветные искры ярче всего другого.

– Генрих, остановись! – кричала Фрида, оттаскивая мужа от пылающего посреди холла костра, – Ты сожжешь все поместье! Это ее не вернет! Опомнись, подумай, что скажет твой сын!

В затяжной стагнации прошла неделя. Шла к концу вторая и юноше пришло время возвращаться на фронт. В то время, что он провел с семьей, можно было сказать, он стал единственной опорой семьи. Заставляющим хоть как-то шевелиться близких и держащим в руках власть в доме. Помня уроки, данные ему мечником из России еще в детстве, Алоис прямо держал спину, когда прощался с семьей и садился на лошадь, смахивая с лица прилипшие волосы цвета свежей соломы.