Роман Корнеев - Рассветы Иторы

Кто ж их знает, тех сестёр, что они там друг дружке за ужином плетут.

В братстве всё было проще. Кто вообще видел те битвы, тех матерей. А люди – вот они, живут, как могут, чем требуют всяческого духовного окормления, покуда суть неразумны они и закостенелы в пороках своих.

Брат Марион на ощупь сверился с дозорами , что висели у него на цепочке под сутаной. Механизм мудрёный, учёными механиками деланный. Но нему всякий в любую погоду однёшку с двушкой счесть может. Как же тебя там… а, вот.

Ну, добро, продвигается брат Марион медленно, да верно. Поди ближайшего хуторка должны достичь ещё засветло, там-то и начнётся его скорбный труд.

Теперь бы вон только туда подняться, и дальше легче пойдёт.

Сухой треск прервал размышления брата Мариона, заставив резко обернуться.

Звук был такой силы, что сперва показалось, будто это залп из огнестрельной мортиры, какие стоят нынче в восстановленной части фортов Илидалла, даром что до тех будет десять дён пути. Только тут брат Марион рассудил, что это скорее похоже на треск переломленной мачты, как бывает при шторме, когда два сцепившихся вантами нортсудна начинают ломать друг о друга борта. Брат Марион подвизался некогда мореманом, покуда не одумался, Додт побери, не его это, с морем воевать.

Треск снова повторился. На этот раз куда ближе. Брат Марион, пригнувшись, поманил оставшуюся где-то позади сестру Ханну-Матрисию, гляди, мол, это там, вниз по склону.

Наспех принайтовав поводья косящей глазом от страха лошадки к ближайшему стволу, чтобы с дуру не оборвала да не унеслась, брат Марион всё так же жестами показал сестре-охотнице оставаться тут и следить, а сам, подобрав рясу, ринулся в подлесок.

Небольшой уступ сыскался в паре десятков локтей, надо только свеситься ничком да поглядеть.

Снова тот же треск, на этот раз совсем рядом, так что затем было несложно расслышать характерный утробный шорох обрушивающийся вниз кроны. Так ломаются стволы деревьев, единым ударом перешибаемые пополам.

Брат Марион заранее догадался, что увидит.

Одно сплошное колышущееся море серых древесных лап, едва укрытых оставшейся с осени порыжелой хвоёй. А промеж них – сотни и сотни ходней, насколько хватало глаз. Они перемещались почти бесшумно, но так спешили, что то и дело сшибали своими размашистыми движениями местные статные лиственницы, или как они там на самом деле называются. Брат Марион всё не удосуживался поинтересоваться чужинской ботаникой.

Отсюда до самой реки Эд в сторону Океана двигались Семьи.

Без поклажи, без заметных глазу погонщиков, шли они молча, будто скрываясь от того-то. Только как такие громадины вообще могут скрываться, их за царскую лигу видать и слыхать.

Да что вообще творится?

Вернувшись обратно к сестре Ханне-Матрисии, брат Марион в задумчивости почесал под скуфьей. Небывалое дело. И сколько их там внизу? А на южном берегу? И куда это они все собрались?

За всю свою жизнь брат Марион не встречал столько ходней.

– Что там?

– Да беда какая-то. Семьи мигрируют.

– В каком таком смысле?

– А в тако́м таком. Все как есть подались на восток, к побережью. С ума сойти.

Инквизитор принялся деловито отнайтовывать лошадку.

– И чего это они?

Пожав плечами, брат Марион без дальнейших слов двинулся вверх по тропинке, высматривая живые валуны.

На деле ему было ой как тревожно. Если он чего и понял за все зимы своего служения братству, так это то, что любые перемены как правило не к добру. Хорошо бы, конечно, оказалось, что это самойи, что заправляли нынче Новым Царством, решили нанять за мзду немалую сразу несколько Семей да разом восстановить порт Илидалла, а может и саму крепость, раз и навсегда очистив её руины от сокрытых там артефактов да поди до сих пор скрывающихся там теней молчащих. Всем от того было бы хорошо, и торговым путям, которые бы наконец соединили дальний юг Средины с Закатным берегом, и местным бедолагам, вконец одичавшим вдали от цивилизации. А уж как гильдии далёкого Нового Загорья будут рады восстановить нормальное сообщение с большой землёй, поди, большинство тамошних трапперов уж и помнить забыли, как звучит речь тех мест, откуда их предки давным-давно перебрались на Закатный берег.

В этих раздумьях и прошёл почитай что весь день.

Вилась тропинка, сухой треск со стороны берега Горькой постепенно удалялся, брат Марион всё меньше думал о странном поведении Семей, всё больше о своём, бытовом.

Хорошо бы помыться с дороги, да где, на хуторах люди простые, тратить лишние дрова на помывку не привычны, у них и срубы-то зачастую топимы по-чёрному, на каменную кладку да на трубы слишком много потраты будет, иные же вообще зимуют чуть не в обнимку со скотиной, какая баня, о чём ты.

Конечно, ближе к реке хуторские и живали в целом побогаче, и бывали немногим гостеприимнее, но всё одно не настолько, чтобы привечать инквизитора сверх всякой меры. Вот доберёмся чуть на запад до нормального села, чтобы с церквой, дворов на сто, там всё будет чинно-пристойно, даже порой старое барское подворье сохранилось, даром что в основном необитаемое, где та былая царская знать, спилась да извелась. А баня себе стоит, большая, тёплая, и стойло для лошадки чистое, и староста хлебосольный, и не придётся больше с сестрой Ханной-Матрисией на сырой соломе под одним одеялом ночевать, свят-свят.

Про сестёр-охотниц в братстве ходили срамные слухи, мол, норовят они нашему брату инквизитору под рясу залезть. Целибата-то у них нет как нет. А прижитого ребёночка, если что, потом и к сиротам подсунуть недолго. Брат Марион, тьфу на тебя, что за мысли такие.

Вот потому не любил он в дороге никаких попутчиков. А особливо – попутчиц.

Оно и понятно, в служении брату-инквизитору нужно оставаться сосредоточенным на своей цели, а не о постороннем злоумышлять. Тому и целибат, тому и прочее умерщвление плоти, когда строгость бытия укрепляет дух и волю, и даёт истовому послушнику в том числе и моральные права – судить и миловать, взыскуя истину.

Брат Марион вновь тяжко вздохнул, перемотав поудобнее верёвицу под выпирающим пузом.

Если бы всё так просто. В наше спокойное время умерщвлять плоть было не с руки.

В братстве находились и вовсе свободолюбцы, рассуждавшие так – коли Завет не состоялся, а Итора-мать по-прежнему глуха к мольбам своих чад, так может и нет в их служении никакой особой правды, а есть они лишь самозваные радетели за чистоту помыслов людских, в том числе своих собственных, и всяка их цель – ежели таковая – лишь блюсти порядок вещей и во человецех благоволение.

Мол, до́лжно бы инквизиции самочинно заделаться одним из Столпов, коллективным Столпом Служения. Как сёстры были Столпом Воздаяния, университеты Средины – Столпом Благодарности и так далее, вот и будет в этом самая что ни на есть правда Завета, дарованного нам от Иторы Всеблагой. Не надобны вдругорядь тогда человечеству будут ни гнилые боги, ни их идолы, ни их подаяния, ни им подношения.