Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

Увы, тем утром меня ждало ещё одно разочарование. Гарки оставил нас на подступах к Падымкам, и вместе с Такедой я направился прямиком к деревенскому старосте. Его все так и называли: староста или старина Пит. Иногда просто: старик Пит. Сколько я себя помню, он был хмур, угрюм и, в общем-то, очень стар; а всё, что я про него знал, так это то, что когда-то он служил писарем у бывшего губернатора острова – Джозефа Халласа; и о том, что никогда он не любил про это вспоминать.

Деревенские по пути с интересом поглядывали на чужеземца, смело ступающего рядом со мной, и каждый раз, здороваясь, мне приходилось отмахиваться от их немых вопросов. Благо все знали, что моя мать водила с северными контрабандистами знакомство, а поскольку Падымкам от этого было в разы больше пользы, нежели вреда, – лишнего любопытства никто себе не позволял. Забавно, но тем единственным, кто не удивился прибытию чаандийца, оказался некто Себастиан – такой же, как и он, пришелец, прибывший в деревню морем пару месяцев назад и представившийся странствующим монахом и лекарем. Он отныне жил со старой травницей, учился у неё, помогал по хозяйству и никогда ничего худого не совершал. А ещё он был очень дружелюбен и общителен, и я понадеялся, что и Такеда окажется таким же. Но увы.

Добравшись до дома старосты, я вознамерился лично представить Такеду старику Питу, но чаандиец пролаял что-то на своем языке, грубо сунул мне в руки причудливую монету и поспешил вперёд. Так быстро, что и дурак бы понял: пытаться догнать его – не лучшая затея. Староста как раз появился в дверях, и сразу же у них завязался разговор. Я, конечно, расстроился, но, ясное дело, пытаться подслушать не стал. Ни средь бела ж дня.

По крайней мере, монета представляла немалый интерес. Крупный и толстый кругляш серебра с девятью потёртыми гранями и отверстием посерёдке. Увесистый – хотелось бы верить, что на сотню гион потянет, если обменять. А это хорошие деньги. Я подбросил монету, поймал её и сунул в сумку, после чего направился домой. Мать взяла с меня слово поспешить к отцу, но она ничего не сказала по поводу завтрака и отдыха, а значит, вряд ли будет скверным проступком, если я чуточку задержусь. «Только совсем чуточку», – думал я до тех самых пор, пока моя голова не коснулась домашней перины.

А затем я уснул сном праведника.

Мне редко снятся сны, но, если всё же снятся, я запоминаю их очень хорошо.

Сегодня сны не снились, а сам я будто и не спал вовсе. Было мне неудобно, то жарко, то холодно, отчего-то тревожно, и ещё – что-то постоянно щекотало мне лицо. Перед самым же пробуждением мне чудилось, словно кто-то зовёт меня по имени… а проснулся я и вовсе подпирая пол собственной щекой. Стоило только вдохнуть, как я подавился пылью и закашлялся.

– Неро!

Я вздрогнул и вскочил с пола до того быстро, что даже подпрыгнул. Сперва подумал что это отец, и что сейчас он задаст мне хорошую трёпку за то, что валяюсь тут без дела; но затем до меня, заспанного, дошло, что голос в общем-то совсем не его. Разве что он умел убедительно подражать девице лет эдак семнадцати, а я об этом и не знал.

– Ну и где лучше спится: на полу или в кровати? – поинтересовался всё тот же девичий голосок.

Я успокоился, зевнув, протёр слезящиеся от пыли глаза и повернулся к единственному оконцу, что у изголовья кровати. Там, на фоне изукрашенного в летние грёзы неба, красовалась улыбка как раз таки семнадцатилетней девицы. Звали её Лея. И прежде чем я успел поздороваться, она протянула руку и потрепала меня по волосам.

– А у тебя на голове петухи! – радостно заявила она. – Пыльные петухи. Будешь спать на полу – и твои волосы вместо тёмных станут серыми, как зола.

Она хихикнула и отдёрнула руку прежде, чем я успел её ухватить. Ей не удалось бы, не будь я таким неуклюжим со сна. Мерзавка всегда подтрунивала надо мной, когда была уверена, что сможет унести ноги, а в остальном же вела себя вполне кротко. Как и я, она тоже являлась первым – хотя и не единственным – ребёнком в семье, а значит, хоть и девица, но всё же имела полное право носить мужскую одежду, вести мужские разговоры, заниматься мужским трудом и подшучивать над теми из мужчин, кто помладше. Когда-то давно она даже полезла на меня с кулаками – не суть важно из-за чего именно, – но тогда я легко скрутил её по рукам и прижал к земле. После того случая не проходило и дня, чтобы она не появилась у моего порога, или я – у её. И никто из нас не был против.

– Петухи, куры… – буркнул я, нарочито изображая заспанность, чтобы она вновь ко мне полезла – и тогда уж ей точно не поздоровится! – Вот увидишь: ещё полгодика, и мои волосы отрастут так же, как у отца. Я тогда тоже буду носить их собранными в хвост.

– Ага! И будет у тебя там целый выводок вшей. Во-от такущих!

Пальцами она показала нечто, размером с хорошую картофелину.

– А вот и не будет! Буду смазывать их жиром, как делают солдаты или погонщики.

Но Лея продолжила строить рожицы и изображать гигантских вшей, копошащихся в моих волосах. Признаться честно: меня её позёрство всегда веселило, хотя и – право же слово! – вела она себя чаще как скоморох с ярмарки, нежели как первая дочь своего отца.

– А потом они съедят все твои волосы, и ты станешь лысый, как приозёрный камень, – наконец закончила она. – И на макушке у тебя станет расти лишь склизкий мох.

– И даже тогда я буду не так страшен, как ты, страшилка! – осклабился я. – На тебя даже и столетний двофр с лицом, сморщенным как чернослив, не посмотрит.

– Главное, что ты смотришь – мне и этого хватит, – улыбнулась она. – Кстати, вот ещё что…

Девица – внешне вполне, кстати, хорошенькая – скрылась за оконной рамой, и только несколько прядок её длиннющих светлых волос остались на подоконнике. Через несколько мгновений она вынырнула, а я уже знал, что она мне покажет. Почувствовал пряный запах горячей выпечки.

– Во, держи! – она протянула мне здоровенный калач, мягкий и исходящий паром. Да ещё и в меду, обвалянный в толчёном орехе! Свежий… что немало меня удивило.

Я принял калач, и на поверку тот оказался даже вкуснее, чем мне сперва представлялось. Такие можно было достать только на ярмарках или близ крупных городских пекарен. Даже наш старый пекарь никогда таких не делал… а с тех пор, как он преставился, в Падымках о таком и не мечтали, – пекли только обычный хлеб.

Лея, по-кошачьи положив голову на подоконник, поняла, о чём я думаю.

– У нас пекарь новый. Сегодня рано утром приехал. Ричардом кличут.

– Правда? – спросил я, чавкая. Просто не мог оторваться от калача. – И откуда он?

Лея пожала плечами:

– Из Гринлаго, откуда ж ещё? – ответила она, имея в виду ближайший приозёрный городок. – Приехал с зарёй, дарственную на дом показал и сразу за работу принялся.