Эмиль Вейцман - Как взрыв сверхновой

– И все же не признаете себя виновным?

– Не признаю.

– Прискорбно. Расскажите суду обстоятельства обоих убийств.

– Как вы знаете, – начал свое рассказ Гай Рупий, —после окончания исторического отделения Первого австралийского университета я был заброшен в начало девятнадцатого столетия для сбора информации о нравах и обычаях итальянского общества. Перед заброской я, как и положено, прошел полугодовой тренаж, связанный с максимально-возможным изживанием из себя привычек своего времени, после чего и был отправлен в намеченное столетие.

– Подсудимый, – перебил Рупия председательствующий (он же Верховный судья планеты). – Перед посылкой вы подписали обязательство не совершать поступков, могущих вызвать необратимую деформацию человеческого общества вдоль временной линии?

– Я подписал такое обязательство.

– Значит, вы знали про возможные последствия соответствующего поступка?

– Знал.

– А вам было известно, что убийство человека является самым страшным из криминальных деяний, ибо оно может вызвать самые необратимые изменения человеческого общества вдоль временной линии, начиная от момента его совершения и кончая эпохой, в которой родился убийца? Я не говорю уже о моральной стороне проступка.

– Да как вам сказать… – обвиняемый начал переминаться с ноги на ногу и пожимать плечами. Четкий вопрос председателя суда казался ему то ли противоестественным, то ли непонятным.

– Так вам было известно или нет? – нахмурившись, повторил свой вопрос Верховный судья.

– Было-то было, но…

– Да отвечайте, наконец! – не выдержал председатель.

Гай Рупий в отчаяньи махнул рукой и выпалил:

– Мне, разумеется, было известно это, но многому я не верил.

– Чему вы не верили?

– Что убийство обязательно должно вызвать необратимые изменения.

– Вы этому не верите?

– Да, не верю. – Гай Рупий пристально глядел в глаза Верховного судьи. – Достоверно лишь установлено, что поступок человека из будущего вызовет необратимые изменения человеческого общества вдоль временной линии в одном единственном случае – когда, совершая поступок, индивидуум руководствовался исключительно мотивами, свойственными личности его эпохи. Разве всякое убийство, преднамеренное, нет ли, вызовет необратимые изменения человеческого общества? Кто доказал это?!

Верховный судья смотрел в пол…

– Никто не доказал. Да и не пытался, – выкрикнул Гай Рупий. – У кого бы хватило совести на такой эксперимент? Кто бы санкционировал его? Убийство в наше время великая редкость. Но я верю теории: совершенное вдруг в далеком прошлом по мотивам, свойственным исключительно личности нашего столетия, оно вызовет необратимые изменения, катастрофические изменения общества вдоль временной линии, начиная с момента убийства и кончая днем рождения убийцы. Потому-то разведчикам и запрещено всякое убийство – а вдруг какое-то совершается по мотивам нашей эпохи. К тому же в пользу подобного запрета и аморальность – в большинстве случаев, конечно, – самого акта лишения человека жизни.

– Вы считаете, что не всякое убийство, совершенное разведчиком в прошлом, приведет к катастрофе?

– И не только я так считаю.

– Кто же еще?

– Очень многие: историки-разведчики, физики-социологи.

– Мы не намерены сейчас обсуждать научные проблемы, – парировал Верховный судья. – Мы сейчас судим вас, Гай Рупий, за нарушение законов нашей эпохи. А хороши эти законы или нет, к делу отношения не имеет… Желаете продолжить рассказ?

– Продолжу… Меня забросили во второе тысячелетие девятнадцатого века, и началась моя жизнь в качестве богатого и знатного миланского дворянина.

Однажды я угодил в небольшую, казалось бы, переделку… Кстати, эта история описана у Стендаля, с которым меня познакомили в Риме. Я фигурирую в его книге под именем графа Радики… Возле театра Ла Скала мне попался сбир (полицейский шпик) Антонио Гримальди. Этот Гримальди был величайшим мерзавцем, потому что погубил своими доносами австрийской охранке не один десяток честных людей. Обычно миланские сбиры не рискуют дерзко взглянуть на знатного вельможу, но Антонио Гримальди посмел. Вы понимаете, на кого он вызывающее поглядел. Такой проступок обычно не прощался высшим итальянским дворянством, но я поначалу предпочел отмахнуться от наглого сбира. Через полчаса в ложе у госпожи Дембовской-Висконти, возлюбленной поэта Уго Фосколо и приятельницы Стендаля, я имел неосторожность рассказать о случае с Гримальди. Через два дня новая неосторожность – я вторично рассказал об этом происшествии, на этот раз уже в салоне синьоры Метильды. Тут-то мне и бросил вскользь Петруччо Фоски, знаете, таким тихоньким голоском и будто бы совершенно равнодушно:

– А что, разве этот Гримальди еще жив?

– Я-то знал, что означает заданный вопросик. Это был категорический приказ всего миланского дворянства. Неисполнение его грозило грандиозными неприятностями, вплоть до вызова на множество дуэлей. К тому же мне втемяшилось в голову: а не отказываюсь ли я убить шпика, руководствуясь исключительно чувствами индивидуума своего столетия? То есть не совершаю ли криминального поступка исключительно под влиянием чувств, свойственных благородному миланцу начала девятнадцатого века…

Короче, я пришел домой, зарядил ружье, подстерег Гримальди и застрелил негодяя. Впоследствии я тайно обеспечил его семейство. Мне удалось скрыть поначалу от моего начальства убийство сбира, а обеспечение его семейства от миланского дворянства.

– Почему вы скрыли свой последний поступок?

– В глазах честных миланцев семья сбира так же презренна, как и он сам. Мне бы перестали подавать руку, узнай о том, что я дал денег семье мною убитого.

Теперь про случай в Нью-Йорке. Начну со следующего заявления. Меня не имели никакого права немедленно перевести в другую эпоху, но в силу критических обстоятельств перевели. Я не успел изжить привычек и, если хотите, предрассудков миланского высшего общества начала девятнадцатого столетия. Потому-то и произошло второе убийство.

В Нью-Йорке я жил в качестве рядового инженера. Мне пришлось приобрести пистолет. Поверьте, я никого не собирался убивать, но частенько в некоторых местах проклятого города бывало небезопасно появляться в вечернее время, особенно одинокому пешеходу. Я купил оружие не столько для самозащиты, сколько для запугивания налетчиков, напади они вдруг на меня. Пистолет, правда, был заряжен – на случай если придется всерьез просить о помощи и стрелять в воздух для этого.

Как-то в середине лета в городе начались волнения из-за непрекращающейся вьетнамской войны. У нас в квартале вспыхнули сильные беспорядки, его окружила полиция. Часов в семь вечера я рискнул выйти из дома, чтобы поужинать в одном из ближайших уцелевших кафетериев. В это время на мостовой завязалась потасовка между демонстрантами и полицией. Я сглупил: остановился и стал наблюдать. Профессиональная, знаете ли, привычка. Внезапно ко мне подскочил фараон и ни за что съездил по голове дубинкой.