Эмиль Вейцман - Как взрыв сверхновой

Пи-пространство, в котором проживал Отто (вернее, Пи-минус-пространство) является зеркальным отражением Пи-плюс-пространства, в котором проживаем мы. Оба мира являются вселенными-близнецами, но близнецами зеркально отраженными. Они почти зеркально идентичны. Почти. Как известно, даже однояйцовые близнецы слегка разнятся друг от друга. Что же говорить о вселенных?!

Словом, граф Отто проживал в А Н Т И М И Р Е , где цыгане работали также и авиационными конструкторами. И, знаете, это у них неплохо получалось.

– Вы полагаете, что великая теорема Ферма была впервые доказана в 1993 году этим… ну как бишь его… то ли англичанином, то ли американцем? Да ничего подобного. Она уже несколько тысяч лет как доказана баобабом по имени… Господи боже мой… Склероз проклятый!

– Простите! – психотерапевт Игорь Эммануилович Ямпольский посмотрел на собеседника, седенького старикашку, такого сухонького, что ему, казалось, ничего не стоило спрятаться за кружку с «Жигулевским», стоявшую перед ним на столе. – Простите! Баобаб… Это кто?

Старикашка захихикал:

– Хе-хе-хе… Баобаб – это кто?.. Хе-хе-хе… Да вы большой шутник. Во-первых, баобаб – это что. Во-вторых, баобаб есть баобаб, дерево, то самое, которое в Африке растет, в саванне, и в обхвате имеет иногда по двадцать пять метров. У этих баобабов африканских очень большие склонности к математике, так же, как у плакучих ив – к лирической поэзии.

– А у дуба к чему склонность? – усмехнувшись, спросил Ямпольский.

– У дуба?

Старикашка отхлебнул из кружки и слегка пожал плечами.

– Дуб он и есть дуб. Тугодумы они, дубы эти. И особой склонности ни к чему не имеют. Разве что к администрированию. Дубы частоты распределяют. И могут передачи глушить на той или иной биочастоте. Если сочтут необходимым. У дубов биоэнергетика ой-ей-ей какая!

– Простите, с кем честь имею?

– Востроногов. Иван Ильич.

– А по профессии?

– В настоящее время экстрасенс-ботаник.

– А почему не зоолог?

– Потому что мой организм способен принимать биоизлучение исключительно представителей растительного царства.

– Так-так. Разрешите еще вопрос?

– Сделайте одолжение.

– А какие деревья имеют склонность к химии?

– Никакие. Химия – наука преимущественно экспериментальная, а какой эксперимент может поставить, скажем, яблоня? Разве что плод свой уронить на чью-то голову. Один такой эксперимент, кстати, был поставлен… Впрочем, таблица Менделеева им известна – они ее открыли теоретически.

– Яблони?

– Нет, секвойи. Но на этом химические успехи растений и закончились. Вот математика, теоретическая физика, поэзия, философия – это их стихия. Там, где надо размышлять. Не так давно два каштана сформулировали генную теорию живого организма. Решили оповестить весь растительный мир о своем открытии, но сородичи-каштаны не признали существование гена, дубам пожаловались, и те стали глушить передачи каштановых генетиков. Получилось что-то вроде сессии ВАСХНИЛа 1948 года.

– Понятно.

Кружка Ямпольского была уже пуста, хотелось еще одну, но еще более тянуло задавать новые вопросы.

– Иван Ильич! А ученые степени и звания у растений тоже присуждают?

– А как же. И академики у них есть, и членкоры. И иностранные члены. Иностранцами они считают представителей животного царства. Как вы понимаете… этого… А! Вайлса!.. Ну который теорему Ферма доказал… в свою академию они не выберут. Приоритет тут за баобабом. А вот Крик и Уотсон у них давно уже в иностранных членах. И человека, впервые доказавшего влияние растительного биоизлучения на возникновение паранойи, вчера вечером единогласно академиком выбрали.

– Кого?! – изумился Ямпольский.

– Да-да. Игорь Эммануилович. Отныне вы почетный академик. От имени и по поручению баобаба Авраама, нашего президента, довожу это официально до вашего сведения. Поздравляю! Вот так-то, люди не признали, более того, затравили, лжеученым объявили, а растения оценили. Никто, видно, не пророк в своем биологическом отечестве. Так что давайте закажем еще по кружке родного «Жигулевского» и отметим это событие. Кстати, у меня с собою отличная таранка.

Его ввели в помещение «Зала правосудия»; в тот же миг миллионы людских глаз впились в фигуру обвиняемого. И участники судебного заседания, и телезрители с ужасом и содроганием рассматривали человека, по милости которого существующая эпоха могла роковым образом необратимо трансформироваться, но… по непонятным причинам не сделала этого; а ведь Гай Рупий – так звали подсудимого – совершил непоправимый, казалось бы, поступок.

– Встать! Суд идет! – провозгласил председательствующий.

В «Зале правосудия» все встали. Потом главный судья слегка кивнул головой, давая понять тем самым, что можно сесть.

– Сегодня мы слушаем дело Гая Рупия. – сказал председательствующий суда. – Он обвиняется в тягчайшем преступлении – в преднамеренной попытке трансформировать человеческое общество вдоль временной линии, начиная от девятнадцатого и кончая нашим, двадцать девятым, столетием.

На несколько мгновений установилось гробовое… нет!.. запредельное молчание, и люди в «Зале правосудия» ужаснулись вдруг той тишине, которая воцарилась в помещении. Казалось, безликая вечность, эта стремительная птица, скользящая по временной линии и гасящая взмахом своего крыла горение целых эпох, неслышно влетела в зал и, паря, сделала по нему круг, словно раздумывая: взмахнуть крылами или нет.

– Гм, – хмыкнул председательствующий, стремясь отогнать призрак страшного видения. —Гм… Разрешите огласить состав суда…

Пока объявляли имена судей, присутствующие на процессе тихо, но оживленно переговаривались друг с другом. Они стремились снять с себя остатки недавнего оцепенения. Даже председательствующий оживился… Но вот оглашение кончилось, и Гаю Рупию был задан первый вопрос. – Обвиняемый! – Гай Рупий встал при этих словах. – Ваше имя?

– Гай Рупий.

– Год рождения?

– Две тысячи восемьсот сорок третий.

– Профессия?

– Историк-разведчик, специалист по концу второго тысячелетия христианской эры.

– Вы обвиняетесь по статье пятидесятой, пункт альфа Уголовного кодекса нашей эпохи. У вас имеются возражения против состава суда?

– Нет.

– Признаете себя виновным?

– Нет.

– Значит, вы утверждаете, что в девятнадцатом столетии не убили преднамеренно при исполнении служебных обязанностей миланского сбира Антонио Гримальди и в двадцатом столетии – нью-йоркского полицейского Джона Доджа?

– Я убил их. Джона Доджа, впрочем, непреднамеренно.