Эмиль Вейцман - Как взрыв сверхновой

Тут я в свою очередь задал вопрос:

– Скажи, пожалуйста, как мне теперь быть с этой проклятой квартирой? Передать тебе ее по доверенности или же продать и перевести деньги от продажи на твой счет в Америке?

– А сколько сейчас может стоить моя квартира?

– Тысяч пятьдесят, пятьдесят пять. Долларов. По сегодняшним ценам. Но того гляди, деньги на недвижимость в Москве вот-вот рванут кверху.

– Пятьдесят пять тысяч! Хорошие деньги даже по американским понятиям.

– Хорошие.

– Наверное, лучше бы продать. В Москву я вряд ли вернусь на постоянное жительство. Конечно, от Америки я не в восторге. Но лечат здесь хорошо. Здорово даже. Живи я в России да еще под твоим присмотром, меня бы в живых уже не было. Или бы совсем слепою стала из-за проклятой глаукомы. А так со мной полный порядок – и вижу неплохо, и передвигаюсь безо всяких затруднений.

Похоже, моя кузиночка почти полностью возвратилась в свое первобытное душевное состояние – та же категоричность в суждениях и то же в высшей степени скептическое отношение к моей особе. А вот в состоянии физическом явно просматривались существенные изменения. Накануне своего временного ухода из этого мира Алевтина была очень больным человеком, инвалидом, не способным обходиться без посторонней помощи. Сейчас же она демонстрировала прекрасную физическую форму, по крайней мере, для своего возраста, который, согласно моим оценкам, складывался из количества лет, прожитых до Америки, плюс годы, прожитые на американском континенте. Мне очень хотелось задать двоюродной сестре еще несколько вопросов, но сначала требовалось кончать с этой проклятой квартирой.

– Значит, продавать квартиру?

– Не торопись. Успеется. Я предполагаю побывать в Москве в ближайшие год-два. Будет, где остановиться. Но сначала я хотела бы Америку побольше узнать, по стране поездить.

– Да ты уже десятый год как тут находишься. Многое повидала, небось.

Она как-то странно поглядела на меня, отвернула потом лицо в сторону и после довольно продолжительной паузы заговорила:

– Сейчас я очень хорошо помню все, что было со мной в той жизни. Очень хорошо. А вот из десяти с лишним лет моего американского существования в памяти остались только последние месяцы. В настоящий момент я помню только события, произошедшие со мной после того, как прекратилось бурное изменение моего организма. Теперь он меняется, судя по всему, так же, как у всех людей моего возраста. С той же скоростью. А то я страшно боялась – не успею оглянуться и уже столетняя старуха. А так я еще и замуж успею выйти, и жених у меня имеется. Почтенный джентльмен. Немолод, правда, – где-то за семьдесят. Вдовец и миллионер. А мне-то по документам всего девять.

Она кокетливо захихикала…

Дальше я ее почти уже не слушал, погрузившись в свои размышления. Кажется, все становилось на место. Американский период жизни Алевтины за вычетом времени, начисто вычеркнутого из ее памяти, становился вполне естественным продолжением ее российского бытия. Конечно, были заметные различия в теперешнем физическом состоянии моей двоюродной сестры и в этом же состоянии ее накануне клонирования. Но ведь и американская медицина разительно отличалась от российской, во всяком случае, при обслуживании обычных граждан. Как знать, отправься в той жизни пожилая и больная старая дева в Америку и имей она деньги на лечение, может быть, американские медики быстро бы на ноги ее поставили, а здоровый человек и выглядит, как правило, моложе своих лет. Самое же интересное, однако, в другом. Толкование натального гороскопа Алевтины и двух его транзитов, сделанных королевским астрологом, оказалось полностью адекватным всему реально случившемуся. Семь месяцев до рождения клона и первые девять с лишним лет его жизни на американском континенте вплоть до повторной амнезии были предсказаны непальцем. Этот период именовался им «очень длительным сном», аналогичным… летаргическому. Пришло время, и Алевтина очнулась от него, продолжив свое существование, но уже в совершенно других условиях.

Мне остается тут только добавить: моя двоюродная сестра родилась в первый раз далеко за полярным кругом, в самом начале полярной ночи. Но это уже другая история.

Я вышел из лифта, и мне тотчас бросились в глаза открытая настежь дверь соседней квартиры и милиционер возле нее. В мозгу мелькнула мысль:

«Никак и до Бекасова рэкетиры добрались!»

Но все оказалось гораздо хуже – для меня.

– Вы из тридцатой? – спросил страж порядка, здоровенный сержант с кобурою на поясе и портативной рацией через плечо.

– Да.

– Тогда пройдите, – сержант кивнул в сторону открытой настежь двери, приглашая меня зайти к соседу.

– Что случилось?

– Узнаете.

Я переступил порог квартиры, милиционер вошел вслед за мною и прикрыл за собою дверь.

– Сюда, пожалуйста! Направо.

«Направо» означало, что меня приглашали войти в гостиную. Войдя в нее, я… Короче, в комнате царил самый настоящий разгром – мебель была переломана или опрокинута; ковры и дорогие картины сброшены со стен; на паркетном, хорошо начищенном полу, в изобилии валялись осколки хрусталя, битый антикварный фарфор, столовое серебро, бронзовое художественное литье. На полу валялись также остатки четырех универсальных роботов фирмы «Панасоник» и два изрядно покореженных универсальных робота фирмы «Рязанец». Первый «рязанец» по кличке Джек принадлежал инженеру из 31 квартиры, расположенной этажом выше. Кибер не подавал никаких признаков жизни, если, конечно, можно так выразиться по отношению к механизму, пусть и весьма совершенному. Второй «рязанец» по кличке Джони принадлежал мне. Он пострадал относительно мало на первый взгляд. Думаю, он даже сохранил способность к самостоятельному передвижению, но, предпочтя воспользоваться ситуацией, решил полентяйничать и поваляться на полу в свое, так сказать, удовольствие. Вообще-то принципиальная электронно-биологическая схема отечественных роботов данного типа была спроектирована не лучшим образом, оттого и многочисленные негативные качества устройств этого класса, включая примитивную хитрость и неумеренную тягу к ничегонеделанию. Приходилось терпеть – откуда я, скромный институтский доцент, мог достать денег на покупку, допустим, робота фирмы «Панасоник». Японской сборки!

В разгромленной комнате находились Сергей Васильевич Бекасов, мой сосед и преуспевающий предприниматель, и наш участковый – лейтенант Селезнев. Бекасов сидел на поврежденной софе, участковый расположился за столом и, судя по всему, составлял протокол происшествия.

Увидев меня, Бекасов вскочил и возбужденно затараторил: