Лизз Демаро - Дьявольские шутки

– Это был конец второго пути? – отец Мартин снова перебил Рагиро слишком резко и слишком живо.

Рагиро отстранённо покачал головой: конечно же, нет. Инганнаморте не ограничились бы всего на всего четырьмя днями, это была бы нелепость.

– Ты правда считаешь, что они закончили бы на этом?

– Вы были ребёнком! – на эмоциях воскликнул священник, но сразу же понял – зря. Глаза Рагиро широко распахнулись: никто никогда не считал это достаточно веской причиной, чтобы останавливаться, перестать, оставить его в покое.

– Священник, ты слишком мало знаешь о людях.

Мартин не стал с этим спорить.

Они помолчали. Непозволительно долго. Ночь была в самом разгаре, и за маленьким решётчатым окошком слышалась тишина.

– Самое интересное было потом, – задумчиво продолжил Рагиро. – После того, как Гаспаро сорвал меня со стены. Он не позволил мне передохнуть, сразу потащил куда-то. Тогда я ещё задавался вопросом, почему они не могли пытать меня в каком-то одном месте, но потом я понял, что для каждого Пути, для каждого испытания у них был своё помещение.

Мы с Гаспаро оказались в совсем маленькой комнатке, даже меньше той, в которой я изредка спал, когда мне позволяли и когда ночные кошмары и призраки не мучили меня. Такое, знаешь ли, случалось не часто.

Там стоял всего один стол, низкий, круглый и на одной ножке, сделанный из дерева и испачканный в чьей-то крови. Когда мы подошли к нему, я понял, что крови там было намного больше, чем я мог увидеть. Какие-то пятна были темнее, какие-то – светлее. Некоторые – совсем свежие, другие же, напротив, – затёртые. Вероятно, порой они пытались отмыть этот столик, хотя зачем – непонятно.

Поверхность у него вся была в рубцах от лезвий, это было заметно даже невооружённым взглядом.

Гаспаро не произносил ни слова. Я, кажется, уже говорил о том, что он вообще был не особо разговорчив, как и все, кто когда-либо приходил ко мне. Гаспаро опустил меня рядом со столом.

Окон там тоже не было, только несколько факелов. Ничего, кроме этого кровавого круглого столика на одной ножке. Я никогда не забуду его, как и ту комнату. Как и всё, что там произошло, – чуть тише добавил Рагиро. – В левой руке Гаспаро блестел огромный нож. Я никогда в жизни не видел таких огромных ножей, ни до того момента, ни после.

Он заставил опуститься меня на колени: столик был низким даже для меня. Уложил мою руку на шершавую поверхность. Знаешь, что было самым мерзким? Ощущение, будто рука пачкалась в чужой крови. Крови таких же детей, как я, которых Инганнаморте здесь пытали и которым уже…

На этом столике они отрезали им мизинцы. На обеих руках. Просто рубили ножом, испачканным в чужой крови.

Так было и со мной. Он даже не привязал меня или мою руку, будто бы не боясь, что я мог дёрнуться.

Я не дёрнулся.

Я даже не сразу понял, что должно произойти.

Потом, когда закончился Второй Путь, я вспоминал приходивших ко мне призраков. Между ними была одна общая чёрта: у каждого не доставало по одному пальцу на обеих руках. Но я не сразу обратил на это внимание. Может быть, если бы обратил… может быть… А впрочем, вряд ли, правда же, священник?

– Вряд ли, – тупо подтвердил отец Мартин, даже не вдумываясь. – Вряд ли.

– Да, – протянул Рагиро. – Точно. Боль окутала почти сразу, хотя… стоит ли мне говорить о ней, когда боль была единственной моей составляющей? Думаю, стоит, иначе ты забудешь о ней. Чтобы боль не забывали, о ней нужно постоянно напоминать.

И мне не переставали о ней напоминать. Никогда.

Знаешь, священник, я не помню, когда последний раз забывал о боли.

Тебе, возможно, кажется это ужасным, бесчеловечным, но для меня боль привычна. Она заставляла чувствовать себя живым. Удивительно, как мы можем договориться с собственным сознанием, убедить самих себя, чтобы реальность вокруг нас стала чуть менее ужасной.

Честно говоря, я не помню, кричал ли я тогда. Наверное, кричал, потому что нельзя не кричать, когда тебе отрезают часть тела. Но ты – поправь меня, если я не прав – уже устал слушать о моих криках и слёзах.

– В вашей истории есть что-то другое? – отец Мартин не заметил, как его понимающий, сочувствующий голос стал грубым, резким. И от звука собственного голоса его передёрнуло, но эта грубость предназначалась вовсе не Рагиро – Инганнаморте и самому себе. Сумасшедшим сектантам, потому что даже безумие не оправдывало их действий в глазах Мартина. Самому себе, потому что он никак не мог это изменить.

– Как ты думаешь? – губы Рагиро изогнулись в странной полуусмешке. Он смеялся над священником и в то же время безжалостно смеялся над собой. Он не хотел причинять боль именно отцу Мартину и понял это лишь сейчас, когда маска добродетели слетела с его лица, открывая привычную человеческую грубость и ненависть.

– Думаю, нет.

Рагиро предполагал, что священник продержится чуть дольше, а он сорвался – или сломался – на середине Второго Пути. Рагиро было почти жаль.

– Потом он отрубил мне второй мизинец. И вот тогда я уже кричал, точно помню. Раны от деревянных колышков ещё не зажили, ещё кровоточили, а он добавлял другие. Когда лезвие ножа только-только касалось кожи, сердце замирало. В эти доли секунды ещё хранилась надежда на то, что крови можно избежать, но каждый раз Чезаре или Гаспаро отбирали эту надежду, которая пусть и ненадолго, но возвращалась.

Кисти рук начинали неметь.

Мне было больно, но я уже не различал источник боли. Гаспаро что-то говорил мне, но сконцентрироваться на его голосе не получалось. Я и не старался.

– Ну, вы закончили? – Мирелла оказалась прямо перед нами, и я скорее догадался, что она спросила, нежели услышал. Её густые волосы ниспадали с плеч, а губы были ярко красными.

Сознание покидало меня, но отключиться совсем не получалось, а в голове вертелась одна единственная мысль: Мирелла Инганнаморте слишком красива.

– Закончили, – подтвердил Гаспаро и поднял меня за шиворот с колен. – Можем продолжать.

И мы продолжили.

Продолжая держать за воротник рвущейся рубахи, он чуть ли не выкинул меня за порог. На ногах я, конечно же, не удержался и плашмя рухнул на пол, истекая кровью. Гаспаро и Мирелла засмеялись, а потом он поцеловал её. Я видел это сквозь пелену собственных слёз. Даже на фоне обшарпанных холодных стен и кровавых пятен они выглядели как король и королева.

Тогда я не подумал, что Мирелла – жена Чезаре.

– Что уставился? – зло бросила Мирелла.

Ей не подходил такой голос.

В нашу первую встречу она казалось доброй, и мне это понравилось. Даже если потом она резала меня. Я влюбился в её фальшивую доброту.

Я сразу же опустил глаза.

Гаспаро кинул в меня тот большой нож, которым отрезал пальцы, но промахнулся. Специально или случайно. Нож стукнулся со звоном о стену и рухнул рядом со мной, тоже истекая кровью, как и я.