Оксана Демченко - Непрекрасная Элена

Зря, ничего нового. В Пуше есть учебная программа «жизнь за стенами». На первом занятии наши охотники и гости из дальних поездов рассказывают пятилетним детям, что во внешнем мире нет сытости, безопасности и закона. Позже еще добавляют сведений, и еще. Мол, генный мусор и откровенный шлак вне стен копится и наслаивается. Медицина примитивна и недоступна для большинства. Настоящие дикие – даже полузвери – конкурируют с истинными людьми и зачастую оказываются успешнее. Они жестоки, приспособлены к ядам… Вне города здоровую молодую особь со статусом «зеро» продали бы хозяину крупной территории. До того убедились бы, что она «чиста», то есть не имела партнеров и не могла чем-то заразиться от них. И рожала бы она, то есть я, пока не снабдила бы хозяина сильным наследником мужского пола. И тогда её, то есть меня, передали бы ублюдку низкого статуса. У предков было такое же правило: подержанное имущество дешевеет…

В городах иначе: сытость и безопасность, права и свободы. Но у меня беда со зрением. Вижу, что я и здесь – вещь.

Я не помешана на высокой любви и понимаю: при любом способе поиска второй половинки на сотни проблемных семей приходится лишь одна теплая, настоящая. В прочих партнеры проявляют терпение, кормят амбиции, конфликтуют, ведут раздельную жизнь, защищаются от быта, ныряя с головой в работу – и так далее…

Но я безнадежная дура! Я понадеялась найти того, кто станет хоть иногда слушать меня. С кем можно помолчать… Я уже нашла, вот только у Матвея легких осталось – на две весны. А прочим юношам Пуша – здоровым – нет интереса греть ледышку у меня в груди. Им довольно куска мяса вокруг ледышки. Я ведь элитное мясо сорта «зеро».

В Пуше население – тысяч пятьдесят, очень мало. Мы тесно живем, боимся эпидемий и бытового мусора. Мы вынуждены думать о близкородственных браках, мы обязаны отслеживать инфекции и наследственные недуги, мы не имеем права капризами ставить под удар всё население или его часть.

Только я не капризничала с пяти лет – ужасно долго! И меня, кажется, вот-вот всерьёз заклинит. Хоть бы Ларкс смолк! Для меня нет темы хуже, чем мутации.

– Сейчас много где выход за стену почти безопасен, мы хорошо вооружены, а еще мы умнее, – увы, Ларкс не унимается. – А прежде мы были вынуждены выявлять мутантов внутри городов и уничтожать их во имя…

– У меня, – перебиваю грубо, – все в порядке с историей мира. Я знаю, что кроп-фактор был впервые выявлен шесть с половиной сотен лет назад. Как врач, я подробно изучала нашу версию дальнейшего. Сплошной пафос, природная дикость против героизма людей.

– Н-нашу версию? – Ларкс запнулся.

– Никогда, ни у какого события, тем более планетарно огромного, не бывает одной версии, правильной для всех. Уже поздно, Ларкс. Я прощаюсь… насовсем. Для меня очевидно, что разговор не сложился. Я приняла решение, однозначное: нашему браку не бывать. Советую не вынуждать меня произносить вслух при свидетелях причину отказа. Ведь, – я нагнулась и шепнула в его ухо: – я сказала бы, что ты генетически гораздо ниже уровня «бета». Поосторожнее с темой мутантов. О себе говоришь, ага?

Киваю. Отодвигаюсь… На запястье защелкивается капкан пальцев.

– Сдурела? Ш-швайн-зо… заткнись, сучка, – Ларкс побурел от прилива крови, голос зазвучал хрипло, отчетливо зло. – Аллес! Всё решено, я-аа? Что ты возомнила? Да стал бы я тратить…

Он смолк и посмотрел на меня прямо, впервые за вечер. Глаза бешеные. Зрачки отчетливо, ритмично пульсируют. Радужка едва заметно меняет оттенки, их я ловлю в поверхностном отблеске: от обычного карего тон вдруг вспыхивает до рыже-золотистого, остывает в пепельно-серый. Что за симптом? Не видела прежде. Не помню по книгам. Хм… И вот что важно: так не смотрят в глаза людям, если надо прятать проявление мутации!

– Глупости. Ничего не решено, – сдираю его пальцы с запястья. Там остались синяки. – Я врач, пусть и начинающий. Как врач, я хочу иметь здоровых детей.

– Слушай. Меня слушай, да! Моя семья даст тебе положение, – он цепляется за руку, лезет обниматься, рывком вздергивает мой подбородок и смотрит в глаза, пристально и холодно. Говорит раздельно, медленно: – Верь… Всё будет… всё, что желаешь. Мы нужны друг другу. Мы подходим друг другу! Я дам тебе то…

Противно до тошноты. И – страшно. По спине дерет мороз, нос забит лавандовой вонью. Словно я прямо теперь перетряхиваю шубы. Словно задыхаюсь в тесном хранилище сезонной одежды, где всегда пыльно.

– Уймись, Ларкс. – Язык едва ворочается. Но, пока говорю, мне делается легче. Контролирую пульс. Проверяю всё прочее, что мне посильно, в том числе температуру тела и потоотделение. – Пуш не твой город. Я не твоя вещь. Как ты сказал? Сучка… я слышала. А сам? Думаешь, я не знаю, чем сопровождаются критические генные отклонения? Зачем теряешь время? Сразу бы прислал кузена. Я так понимаю, он и есть «альфа», и в семейном секретном плане. Он – генный папа твоих нарождённых здоровых детишек, да?

Вдох. Выдох. Все, я пришла в себя и наконец уже молчу, как умная… Даже запоздало прикусила язык. Стыдно… страшно. Как это я допустила срыв? Не следует говорить подобные слова недоумкам с испорченной психикой. Ларкс целиком – самолюбие. Уроды как он умеют возвращать обиду только болью. Зря я сорвалась. Зря…

Отворачиваюсь, ругаю себя яростно и запоздало… иду прочь. Как мне страшно! Как страшно! Мое хваленое терпение с треском лопнуло. И я это допустила… Хотя я взрослая настолько, чтобы понимать, как сцеплены колесики в приводе нашего убогого механического рая. Это больно: в семнадцать ощущать себя шестеренкой, насаженной на оську. Кругом мирная жизнь и море возможностей. Но я со скрипом кручусь на оське… Пока не искрошу все зубья. Пока меня не обработают чем-то пожестче напильника.

– Эй, сучка, – Ларкс выговорил грубое слово громко и спокойно. – Что, решила поупираться? Хорошо, я это дело люблю… когда упираются. Очень люблю. Запомни: послезавтра поймешь, кто из нас имеет право говорить, а кто обязан молчать. Я намекну: у кого есть сила, тот прав. Я больше не буду добр. Запомни: ты сама попросишь о браке. Попросишь убедительно. Неоднократно. С признанием в любви и прочим, что полагается. В этом убогом городишке у тебя три жизненные ценности. Я вызнал. Послезавтра поймешь, что я сейчас сказал. Послезавтра, прямо с утра.

Продолжу излагать то, что мне известно о кроп-программе. Внимание! Далее – неточные данные и спорные выводы. Я начал системный анализ лишь в возрасте пятидесяти лет, когда идентичность Алекса вызрела до уровня, хоть в чем-то сравнимого с комплексностью восприятия биологического человека.