Татьяна Левченко - Скоро сказка сказывается… Последняя стрела. Фантастика, повесть

Ну, да, понятно и самому непонятливому: те, кто избы крушили, раскатывали по брёвнышку – никак не могли, не посмели колодцу вред, хоть малый, учинить.

Я подошёл, осматривая, сторожко: больно много лет стоит он здесь в безлюдье – не взяла ли верховодство над ним нечисть какая иномирная… А ну, как – открою крышку, а она и вылезет…

«Отец богов Сварог Небесный, будь славен вечно Светлый Князь!..» – шептал про себя, обереги на столбах поглаживая, от пыли, сора мелкого, в резьбу набившегося, очищая, считывая перстами узорочье вязи резьбьлённой. Не забыты и Матерь Небесная Жива, Лада, Макошь, и судьбами, и колодцами ведающая: «Макошь умилённая да стоверетённая, во Роде восславися, среди нас появися, со твоей крыницы дай воды напиться…»

Трижды вкруг колодца обошёл, всем богам славу вознёс, у каждого подмоги-защиты попросил, лишь после этого подступил к отвору. Снял бадейку с крышки. От неё к вороту не верёвка крепилась – цепь кованая. Знатный Охотник был, по всему видно, и не скупился, и добротно работал. Вот и у бадейки, по одному краю – не просто бляшка привешена для опрокидывания в воде – наконечниками стрел, ладно прилуженными к ободу медному широкому буквица «М» выложена. Я потрогал стрелы, поразмыслил, улыбнулся себе, вот и прозвание Охотника ведомо теперь: Мечестрел – как иначе прочитать этот знак. И подумал: это же он в ладу, значит, был с Хозяином колодца, может, удастся что выспросить, выведать…

Взявшись за скобу, уже безбоязно, однако же с усилием превеликим, поднял я крышку отвора.

Бадейка, хоть и позеленела от времени, была цела-целёхонька. И, вычистив нутро от многолетнего нанесённого сора да листа палого, опускал я на цепи её в колодец, тихохонько ворот поворачивая, да пришёптывая обережное: «Чур-чурила, стар-престар, ты ходи-ходи похаживай, ты води-води поваживай, ты сиди-сиди посиживай, всяко зло от мя отваживай. Подскажи, Чур-бог, как проведать, как найти потерянное – дочерь охотника Мечестрела Лукаву как остановить, в каком краю искать, укажи, Чурила-бог, не прогневайся».

Глубоко внизу плеснуло, отяжелела, задрожала цепь, ржавинки теряя в отвор. Придержал я ворот, и начал далее накручивать, – теперь уж, размотавшаяся до самого некуда, цепь начала сызнова на ворот петлями укладываться, звонко слышалось из колодца: капли с бадейки падали. Хотелось заглянуть – долго ли ещё, но нет, удержался: негоже зря тревожить Хозяина колодца.

И когда поднял бадейку, на настил отставил, отвор наново крепко крышкою прикрыл, отмотал сколько-то цепи, отошёл с полной бадейкой подале, чтоб у самого колодца не плеснуть, умываючись, да переливая в малый горшик – на костерке после поставить. А вперёд, первой водицей плеснул из горшика на все четыре стороны, опять наполнил, умылся, с третьего напился. И вот, когда склонился к бадейке – остаток вылить в горшик – узрел в воде отражение: верхушка дуба, покачиваются ветки, пошевеливаются в утреннем ветерке, и, глянь-поглянь, что-то там, в ветвях нет-нет, а взблеснёт… Поднял я голову, всмотрелся в вершину дуба, и впрямь – выблёскивает что-то средь листвы. Поблагодарил я Чура-бога за указку такую, воду слил, бадейку на место снёс, цепь аккуратно на ворот накрутил. И, с водою в горшике, воротился к месту своей ночёвки.

Пока завтракал, пока кипяток поспевал, – всё поглядывал в сторону, где дуб над колодцем, хоть и не видно его было… Да корил себя, охолаживал: не поспешай, дескать, Лучара-Яролик, не обижай Чура-бога недоверием. Раз показал тебе место нужное – не скроется оно от тебя, дождётся. Ну, и прикидывал, как бы сподручно на таку-то верхотуру взбираться: больно уж высоко…

…Но взобрался. Всё так же, не поспешая зря, обстоятельно. И нашёл на верхушке, на ветку надетый – колчан, не колчан, а на ремешке. Вот только снять как: ветка гой куда вытянулась, в три пальца толщиной, да долгая, да отводки в стороны пустила. Хорошо, догадался, когда приступил к дубу, ножичек с собою в пазухе прихватил. Хоть и потрудиться пришлось изрядно, а ветку срезал, коробок этот, колчан на странном ремешке, с обрубка снял, да так же медленно, без торопливости, спустился. А уж как спустился, – то и славу, и благодарности вознёс всем богам-хранителям.

Я собрал походный рюкзак, приторочил к нему спальник, палатку малую, одноместную, и – в который уж раз – покинул город, заперев надолго свою комнату в студенческом общежитии. Не потому, что соседи… Те, считай, и знать не ведали, кто у них за стенкой живёт, когда уходит, когда приходит…

Просто, сколько бы времени ни прошло, не могу я ужиться в домах этих – не каменных даже, железобетонных. Будто вижу сквозь бетон холодный решётку ту частую из прутьев толстых: ровно острог или клеть для зверя.

Потому, когда вовсе невмоготу становится, – ухожу подальше от города, в лесу на поляне у ключа прозрачного, чистого разбиваю палатку, там вольно дышу…

…Я поправил вокруг закипающего котелка притухающие уголья, вынул из рюкзака горшик, чистой полотняной салфеткой обвязанный, когда-то матушкой в котомку вложенный. – Когда? Сколько лет или веков тому? Я давно потерял счёт. Да и как считать, коль то вперёд несёшься, годы и десятилетия пропуская мимо, то на месте стоишь, а вся жизнь протекает, тебя не касаемо. Одно знаю, назад по времени никогда вернуться не смогу: нет такого закона у звёзд – вспять поворачивать.

Развязав тесьму на горловине, я снял с горшика салфетку, захватил из него щепоть трав сухих, духмяных, бросил в котелок, вынул из кармашка рюкзака початую пачку и добавил в кипяток ещё немного и листа чайного и оставил пока настаиваться. Прибрав травы в рюкзак, подбросил в костёр несколько веток, прилёг на расстеленный спальник, руки за голову заложив, засмотрелся в ночное небо.

А и много звёзд не стало видно с тех пор, как я мальчонкой, раскинувшись на рядне, постеленном матушкой середь какой-нибудь поляны, где оставались мы ночлегом, собирая травы да коренья те, что с утренней зарёю сбирать надобно, чтобы сила в них была светлая в полной мере, – вот так засматривался в звёздное небо…

Нет, конечно, не погасли они, как со страхом думал в первые годы, когда стал замечать это. Конечно, нет. Просто много стало света, идущего от самой земли: больше городов, сами города стали крупнее, освещаются ночами почём зря – да и куда деваться: жизнь меняется, меняются потребности и возможности. Больше света и – больше сора, пыли, дыма в небесах: как свету звёздному пробиться. Хоть и кажется порою: ведь раньше и звёзды были крупнее – не могли они так ослабеть, что пропали для глаза человеческого. На то уж сам себе улыбаюсь: были ль крупнее? Иль просто поляны эти среди густых лесов с деревьями высокими играли роль тех самых колодцев, со дна которых и днём звёзды увидеть можно. А ведь и видел… – и днём… Но в ту пору всё было понятно: так и есть, так и должно…