Эйрик Годвирдсон - Пять Пророчеств. Эхо древнего мира – I

– Отлично же! – напарник ободряюще улыбнулся. – Ну вот, а говорил…

– Но, кажется, это все, – я погасил свою радость, когда на попытку выдрать из-под темного полога забвения еще что-то память вновь ответила молчанием. – Например, вот что там? Я не знаю.

Я махнул рукой в противоположном от самой южной ленты – дороги на Наран – направлении.

– Горы? – предположил я.

– Верно. Аскалонские горы, – кивнул Тезвин. – А говорил!

– Я просто угадал. Там густая синева и оттуда тянет холодным ветром который день. Горы. На севере всегда положено быть горам, – я пожал плечами. – Разве нет?

– Если ты вырос в Этене, то да, – Тезвин кивнул. – Ты здешний, Рудольф?

– А похож?

– Похож.

– Наверное. Может быть. Я не помню детства – ты знаешь, не то что бы совсем. Но ворованные яблоки из чужого сада и пригоршни спелых слив по осени, верно, были в жизни каждого мальчишки!

Тезвин усмехнулся:

– Да уж, не густо. А вот у меня в детстве была собака – такой здоровенный черно-подпалый кобель с рыжими бровями, я его звал Тангу…

– Нет, собаки у меня не было, – с сожалением отозвался я. Почему-то мне сделалось неприятно говорить об этом, ветру одному ведомо, почему.

Разговор увял вовсе, когда я, заметив вдали на одной из дорог повозку, постучал в медный блин, вделанный в пол, пяткой копейного древка. Внизу, на ближайших воротах, услышат, и будут готовы к гостям. Всего-то торговая повозка – селянин с возком ранней капусты и прочей нехитрой снеди, уплатил малую монетку и отправился дальше, но я отчего-то прилип взглядом к этой простой сценке и наблюдал за собравшимися внизу так, точно от их поведения зависела моя жизнь. Как поселянин – нестарый еще человек – кивает соломенной шляпой на слова старшего на воротах, как неспешно передает им положенную плату, как машет рукой куда-то себе за спину, наверняка рассказывая некую новость, как один из стражей спрашивает что-то и приезжий снова кивает, а на второй вопрос уже отрицательно качает головой, как взбирается обратно на возок и правит своей серой некрупной лошадью… Может, я пытался вспомнить еще что-то, да только ничего особого так и не вспомнил.

Махнул рукой, снова поглядел – дорога на Наран. Горы к северу – если ты вырос в Этене, то они обязаны там быть, непременно.

– Тезвин, – позвал я.

– Можно просто – Тез, – отозвался он.

– Расскажи про свою собаку. Про детство, про город. Или… или вообще про что угодно. Я же почти ничего не знаю, только вот как себе подобных бить чем потяжелее, – я тряхнул копьем.

Мне здорово надоело играть в засланного шпиона в, судя по всему, действительно родном мне краю, и решительно взялся это исправлять.

– Давно бы так, – Тез улыбнулся и принялся рассказывать, а я внимательно слушал. Это будет не первое и не последнее наше такое дежурство.

В одиночку я выйду на улицы или на стену еще ох как не скоро. Но когда этот день настанет, я буду твердо уверен – я действительно этенец. Это мой дом. И я в него вернулся.

Я, Рудольф, и на самом деле Счастливчик.

Д'Лагрена, пусть и не сразу, но стал моим домом, даже если никогда ими не был раньше – я так и не смог решить, а уж тем более вспомнить, прав ли я в этом своем желании называть этенский древний городок родиной.

Все говорило за это – мне было просто и понятно почти все, что происходило вокруг, люди и мои соотечественники были таковы, как я обычно представлял себе, я занимался тем, что умел, и умел неплохо. У меня появились друзья – Тез и Менгор, Энер и Нан, такие же стражники, как и я.

У меня было все, наверное – кроме прошлого. Меня никто не помнил. Никто не знал, кто таков Рудольф-мечник, никто так и не узнал моего лица – ни в Д'Лагрена, ни в тех соседних поселениях, когда я наконец выбрался из серых надежных стен древней крепости на побережье.

Я поначалу часто спрашивал горожан – помнит ли кто-то меня? Мое имя, мое лицо?

Со временем перестал – ответы не отличались разнообразием. Собеседники обычно честно пытались мне помочь, но помощь их обычно заканчивалась на чем-то вроде «имя-то знакомое, знаешь, но оно не так часто встречается у нас. Если бы я лично знавал какого-то Рудольфа, я бы запомнил» или «прости, но я не был знаком с тобой раньше, я бы помнил, обличье-то у тебя, господин стражник, не из тех, что легко спутать с другими. Я думал, ты из Корту приехал, разве нет?» Итак, я ничего и не узнал.

Что касается внешности – не знаю, не знаю, самому мне судить сложно – всю жизнь я полагал себя обыкновенным. Но здесь я уже трижды услышал, что внешность у меня вполне себе запоминающаяся, и не видел причин моим собеседникам меня обманывать. Даже Менгор подтвердил – если бы у меня были близкие знакомцы, они бы вспомнили меня. А жить в городе, не заведя таковых, все же сложнопредставимо. Ответ был очевиден.

– Наверное, я только собирался к вам перебраться, – сказал тогда я. – Ну что же, я выполнил свою задумку, пусть и таким странным образом.

Город принял меня не тем, кто вынырнул из моря с пустой памятью, но тем, кем я стал уже здесь – стражником Рудольфом, мечником, любителем старых стихов, верным товарищем для новых друзей. И, по словам тех самых друзей, настоящим Счастливчиком.

Я закопал свою старую одежду на дне шкафа в моей комнате, что отвели мне при гарнизоне – пригодится разве что надеть, когда стану крышу чинить, если после дождя прохудится, да для какой работы еще. Подстригся по примеру Тезвина – оставил волосы до плеч вместо той косы, что была при мне поначалу, и стал носить их на пробор сбоку. На прямой сейчас мне не особенно нравилось, ибо от удара по голове, что я заработал при кораблекрушении, на лбу, у самой границы роста волос, остался совершенно неромантический круглый шрам – он через пару лет сойдет, конечно, но пока что красоты мне эта штука не добавляла. Болотницы с ним, подумал я, не болит и славно. Носил чаще всего форму – да на жалованье разжился еще кое-какими вещами, впрочем, без особого рвения. Вещи меня интересовали мало, мне хватало того, что есть. Порой я покупал книги – когда оставалось время их читать. Добром не оброс, зато знакомствами – вполне.

Узнал город – не вдоль и поперек, конечно, но неплохо – в конце концов, старые города до последнего закоулка могут знать только те, кто прожил в них всю жизнь. Я же провел в Д'Лагрена всего-то три луны пока что. Три луны! Иногда мне казалось, что почти пол-жизни, но я никогда не забывал настоящего положения вещей. Море швырнуло меня на этенский берег в самом начале лета, сейчас же оно клонилось к исходу. В полях пшеница налилась светлым золотом, а те самые сады за городом в самом деле гнулись к земле от яблок, и яблоки те были сладки и краснобоки, и царили на рынке, как перед ними – вишни и ежевика. Мальчишки сменили шесты на корзины, и каждое утро, я знал, собирали падалицу – из нее наварят сидра, и по осени будет целый фестиваль этого напитка, по всему Этену, не только у нас.