Виктор Некрас - Каменный престол. Всеслав Чародей – 4

Что?

Он не знал.

В голове было пусто.

Как? Как эти полочане умудрились работать у него под носом, под носом у княжьей дружины, которая охраняла полоцкого пленника, и никто ничего не заметил? Они сыпали землю в овраг, прямо на снег – и никто ничего не заметил.

Так не бывает.

Так было.

Судила содрогнулся. Должно быть, полочане, эти лесовики-язычники, жертву какому-нибудь своему демону лесному принесли, чтоб глаза отвёл страже. Иначе никак и не объяснить…

Сзади послышался конский топот, и тиун нехотя обернулся, словно предчувствуя неприятности. Он их чуял всегда, и никогда не обманывался.

Угадал и сейчас.

Конская морда, чуть подрагивающая дымчатыми ноздрями с нежно-розовым нутром, замерла всего в нескольких вершках от его лица, дохнула из ноздрей теплом, лязгнула удилами. А подкованные передние копыта притоптали траву в двух локтях от его стоптанных поршней.

Холоп поднял глаза.

Воевода Коснятин холодно смотрел на него с высоты седла, щурясь с чуть заметной насмешкой, катал по гладко выбритой челюсти могучие желваки, дёргал выцветшим на летнем солнце длинным усом. Того и гляди, плетью вытянет.

– Что, старый хрен? – от голоса тысяцкого можно было замёрзнуть, хотя вокруг стоял летний день. – Чуть не проворонил оборотня, а теперь сюда постоянно таскаешься, посмотреть, где обосрался? Как пёс на свою блевотину?

Судила смолчал. Не дело холопу возражать свободному, даже отвечая на обвинения. Тем паче, что Коснятин был прав.

– Ступай в терем, – тысяцкий махнул плетью в сторону высокого тына княжьего двора. – Там твоё место, не тут.

– Старые козлы! – Бус пнул попавшийся под ногу кругляш засохшего конского навоза. В висках гулко ухало. Белоголовый оглянулся по сторонам – не обратил ли кто внимания на его слова, но тут же успокоился. Никого не было поблизости, мальчишка шёл по пустому переулку между двумя высокими плетнями (руки в стороны протяни – и коснёшься тугого плетения сухой лозы. А и был бы кто – не расслышал бы шипения Буса сквозь зубы.

Пуганая ворона! – опять разозлился Бус, теперь уже на себя. – Такой же, как и эти… осторожничаем всё! Ждём невестимо чего! Спохватимся, когда Тука с Коснячком в ворота ломиться станут!

Его бы, Бусова, воля, так он давно уже бучу поднял бы! А этот… Колюта! Он просто боится, вот и всё. Пожижел в коленках с возрастом!

В глубине души Бус понимал, что он неправ. И что прав как раз Колюта.

Понимал.

И – не хотел понимать.

К тому времени, когда Белоголовый дошёл до торга на Подоле, он уже весь кипел. Все здравые мысли вылетели из головы, и в душе горело только желание – что-нибудь сделать! Утереть нос этому старичью!

Ишь, гридни!

«Вот возьму и проберусь к порубу! И с князем поговорю! А то и вовсе сбежать помогу ему! А чего ж… меня сторожа не враз заметит… прыгну вою на плечи, да и нож в деле будет (нож, подарок Несмеяна Рыжего, у Буса постоянно висел на поясе с тех пор, как он сумел оправдаться перед Несмеяном и Колютой – нож, примета свободного людина, не холопа). А потом – отодвинуть засов (почему-то ему казалось, что там на двери именно засов, а не замок, к которому ключ нужен) – невелик труд».

Белоголовый остановился на краю торга, неподалёку от самого Боричева взвоза. Покосился вверх по склону Горы… где-то вот там, в детинце, между великокняжьим теремом и Брячиславлим двором и есть поруб, где сейчас Всеслав Брячиславич…

Погорячился ты, Бусе…

Белоголовый скривил губы.

Раздухарился, ишь… и с ножом-то он, и прыгнет на спину… ты в детинец-то попади сначала. Уже и забыл, что ищут тебя, и половина челяди великого князя в лицо тебя знает?

Забыл, отроче…

Бус упрямо закусил губу.

А всё же – чем упырь не шутит?!.

Мальчишка прищурился, оценивающе глянул на Гору. Надо бы попытаться.

Судила угрюмо проводил взглядом подымающихся по Боричеву взвозу к воротам дружинных, среди которых резко выделялась красная шапка Коснятина. Витязи всю дорогу от Берестова до торга на Подоле потешались над тиуном, трясущимся за ними следом на телеге, и только по Боричеву взвозу взяли вскачь.

Тиун перекатил по челюсти желваки, чувствуя, как трясётся борода от обиды.

Ну да.

Его ли обязанность глядеть, чтобы никто подкоп на княжий двор не провёл? Тука и его вои должны были смотреть, а то и сам Коснятин, что его огрубил.

Да разве возразишь? Он, Судила, кто?

Холоп.

А Коснятин – воевода. Первый в городе после князя человек. А в иных делах и не после князя, а вовсе – первый.

Не возразишь.

Вот и приходится терпеть.

И всё из-за этого наглого мальчишки-кривича, Белоголового… вот кого Судила сейчас бы за вихры потаскал, а то и плетью отходил…

Э, постой, да вон же он!

Белобрысый кривич стоял около крайнего на торгу лотка и тоже глазел вслед дружинным.

Судила весь подобрался, вцепясь взглядом мальчишку взглядом, плавно-текуче сполз с телеги, шагнул…

Вот сейчас!

В этот миг Бус, наконец, оторвал взгляд от Горы (и чего она там высматривал?!) и увидел Судилу. И тут уже оба замерли, целую вечность неотрывно глядя друг на друга остекленелыми взглядами, словно скованные какой-то неодолимой цепью или заклинанием. Пальцы Судилы хищно скрючились, словно собираясь вцепиться в льняные волосы мальчишки, а рука Буса медленно ползла по широкому поясу к набранной из бересты рукояти ножа.

Нож носить стал!

Волю почуял, мерзавец!

Бесконечное мгновение миновало и сгинуло, и Белоголовый рывком метнулся в сторону, только пыль взвихрилась из-под поршней, которых, холопом будучи, кривич не носил. Судила дёрнулся было следом, но Бус уже удирал, ловко ныряя между встречными прохожими, то исчезая в толпе, то появляясь вновь.

Попробуй-ка его догони.

Кто-то весело свистнул вслед, кто-то расхохотался. Никто не бежал следом, никто не кричал «Держи вора!», стало быть, не украл ничего. А если украл, да не кричат, стало быть, поделом растопыре.

Несколько мгновений Судила стоял, глядя кривичу вслед и раздумывая, не следует ли всё-таки заорать: «Держи!». Холопа беглого схватить – милое дело, градские помогут. Потом вдруг вспомнил самодовольную морду тысяцкого, и резкая судорога отвращения вдруг передёрнула его плечи.

Хрен вот вам!

Сгорбившись, тиун махнул рукой и побрёл прочь от торга, совсем забыв, что приехал сюда, чтобы прикупить припас для княжьего терема.

Его отца и мать похолопили ещё полвека тому, когда Владимиричи за власть бодались. Он, Судила, уже в холопстве рождён. А такому в вольные выбиться трудновато.

Не станет он ловить кривича. Удалось мальчишке на волю уйти, пусть и дальше ему повезёт, раз уж сам Судила не сумел…

Пусть.

Конница топтала спелую рожь.