Олег Хасанов - Кайдзю-хоррор. Из России с ужасами

Фуми проснулась от резкого толчка.

Где мы? Уже приехали? Это Норильск?

В белом мареве вырисовывалось панельное здание, стоящее на сваях. Дом, в котором они снимали жильё. Койск.

Фуми вскрикнула раненной птицей.

– Зачем? – ахнула она. – Зачем ты вернулся?

Рёхэй посмотрел на Фуми воспалёнными, совершенно безумными глазами, и она поняла, что брат никогда не станет прежним. По подбородку Рёхэя сочилась слюна.

Зло нельзя обмануть. Жертва должна быть полноценной, без оговорок.

Рёхэй отворил дверь и канул во тьму. Будто вывалился из самолётного люка. Даром Фуми звала, срывая голос. Брат возник вновь в свете фар, в припадочном танце снежинок. Он повернулся к машине спиной, он лихорадочно сдирал с себя одежду: куртку, кофту, джинсы, термобельё. Избавившись от трусов, он вскинул над головой руки и побежал навстречу ветру.

– Рёхэй! – Фуми выскочила из арендованного автомобиля. Перед глазами маячил мальчик с клыкастой черепахой в кулачке. «Так было нужно» схлёстывалось с «что мы наделали?». Слёзы замерзали на щеках. Фуми оскользнулась, упала, поднялась, опять упала.

Брат пропал.

На четвереньках Фуми поползла обратно к «Тойоте». Завизжали тормоза, в лицо полетели холодные грязные комья. Фуми растянулась на сугробе. Около «Тойоты», перпендикулярно дороге, криво припарковался полицейский автомобиль. Долговязый парень в синей цигейковой шапке топал по наледи. Он был изумлён не меньше Фуми.

– Рёхэй! – отчаянно закричала Фуми. Подняла руку ладонью к полицейскому. – Моему брату нужна помощь!

Озабоченную физиономию копа покрывали веснушки, столь неуместные в заполярном ноябре. Он лепетал по-русски, кажется, пытался успокоить. Исчерпав лимит последних сил, Фуми осела на снег. Полицейский взял её за кисть, уставился на маникюр, сделанный ещё в Саппоро. Кремового оттенка лак.

Рыжие брови полицейского полезли на лоб. Он подтянул к себе другую, левую руку Фуми.

Руку, на которой не доставало указательного пальца.

11.

Расхристанный, без шапки, мальчик, бежал по проспекту Полярников. Он спотыкался и падал, но тут же вскакивал, яростно жестикулируя.

– Сюда! Скорее! Пожалуйста! Вы такого никогда не видели! Все сюда!

На губах мальчика играла полоумная ухмылка. Он пробежал мимо ЗАГСа, ДК и банка, и устремился в сторону Рыбозавода. Из магазина «Евросеть» высунулся привлечённый криками консультант. За мальчиком пронёсся на полной скорости вездеход.

«Началось».

Слово вспыхнуло в сознании Тимура неоновыми буквами, хотя он понятия не имел, что могло начаться. Заснеженная площадь, самолёт ЯК-76, афиша спектакля – всё казалось каким-то фальшивым, словно истлевший холст с намалёванным очагом. Сквозь дыры в холстине проступала реальность, и у Тимура стыло сердце под рёбрами.

Проехал второй вездеход.

Тимур запер музей и сбежал по обледеневшим ступенькам. Зазвонил телефон.

– Ты уже слышал? – Марина Миронова захлёбывалась от эмоций.

– Слышал? Про что?

Из подъездов выбегали люди, на ходу застёгивали куртки и поправляли шапки. В трубке мама Марины возражала дочери, приглушённо требовала сидеть дома.

– Встретимся у школы, – шепнула Марина, отключаясь.

– Что происходит? – спросил Тимур запыхавшегося соседа.

– Херня происходит, – сказал сосед. – Конец света.

Тимур прикусил изнутри щеку. Обогнул вместе с остальными высотку. Здание было законсервировано, иначе его жильцы увидели бы первыми.

На расчищенном тротуаре у школы собралось полсотни человек, и люди прибывали. Такие столпотворения в Койске случались лишь на праздники. Тимур подумал о стихийном митинге, предположил, что ворюгу Вересаева свергают. Но почему тогда не у администрации, а здесь?

Тимура поразило безмолвие толпы. Словно, вливаясь в неё, взбудораженные люди теряли дар речи. Только собаки лаяли, и плакал младенец на руках молодой мамочки.

Тимур засёк, приближаясь, одинаковые золотистые курточки одноклассниц, близняшек Акатьевых, узнал врачиху Сафронову, математичку Лидию Ивановну, слесаря по кличке Губка Боб. И все они – все пятьдесят или больше человек смотрели на возвышающийся за школой холм.

Тимур посмотрел туда же.

Первые несколько секунд мозг отказывался обрабатывать информацию. Это было слишком (гротескно) … Тимур не подобрал правильного слова. Слова исчезли, как полярники со станции. Он онемел.

Это стояло на холме, среди заброшек. Величественное, жуткое. Незамеченное, но у всех на виду, как пресловутое письмо в детективе Эдгара По.

Ему не было названия ни в одном современном языке, но долгане называли его эскё.

В центре Койска, над Койском, стояло, не шевелясь, существо, высотой с девятиэтажный дом. Живое существо. Немыслимое.

Крыши заброшенных зданий едва доставали до его пупка. У существа был пупок величиной с кратер, и Тимур заторможенно подумал о матери, породившей это . У существа были ноги – две колонны, толстые и короткие – короткие относительно туловища, но не относительно жилого модуля, вмёрзшего в снег у великанских стоп. У существа был живот, напоминающий барабан, и впалая грудь без сосков, и гладкая розовая кожа, и пропорции то ли младенца, то ли борца сумо. Подбирая сравнения, Тимур словно подталкивал заиндевевший от шока мозг, заставлял его работать.

Дворняги лаяли, ребёнок кричал. Женщина потеряла сознание и упала на снег; всем было плевать. Кто-то спросил сипло:

– Что это за хреновина такая?

Тимур закрыл и снова открыл глаза, но исполин никуда не делся.

Тридцатиметровая фигура в метели отрицала всё, что знали люди о материальном мире, всё, чему их учили в школах. Они чувствовали себя крошечными и жалкими, букашками, которых сметёт полярный ветер. Они построили дома и провели электричество, улюлюкая, отгоняли медведей от жилищ и стреляли волков. Но из арктического мрака явился гость. Явился в посёлок и встал среди бетонных коробов.

В рот Тимура залетали снежинки. Он щёлкнул челюстью. Не услышал, как подошла Марина, как ойкнула и обмякла, прислонившись к стоящим сзади зевакам.

Белая мгла обволакивала великана. Взгляд Тимура карабкался по сморщенным гениталиям (они больше, чем я, – шарахнула мысль), по шарообразному животу, по какой-то вогнутой, что ли, грудине. К лицу там, в поднебесье.

Лучше бы он этого не делал.

Лицо существа перечёркивала вертикальная щель. Она разделяла пополам дряблую плоть, отличную от эластичной шкуры на ногах и туловище. Щёки (можно это так назвать?) свисали волнистыми наростами и гребешками до самых плеч и ниже, точно мантия. Тимур подумал о старушечьей вагине. Почему-то стало легче – пускай совсем чуть-чуть. Воздух хлынул в пересохшее горло, Тимур сумел дотянуться до Марины и взять её за рукав.